С введением нэпа в обиход вернулись богатые, изысканные блюда. Переход от конины к более изысканной пище отразился в анекдоте: «Нэпман продает дешевые котлеты из рябчиков. Его спрашивают:
— Но рябчик — это же очень дорого. Как вы умудряетесь делать котлеты дешевыми?
— А я, знаете ли, пополам. Один рябчик, один конь…»
Фельетонист Свифт в 1922 году так описывал стиль жизни наступившей эпохи:
«— Где вы обедаете? — спросил меня знакомый из Мосторга.
Я назвал ресторан.
— Дрянь! — отрезал он.
— Совершенно верно, дрянь, а триста пятьдесят тысяч обед.
— Потому и дрянь, что так дешево. Зайдите лучше в «Ампир». Вчера мы там ужинали. Было нас четверо. Оставили четвертной.
— Два с половиной миллиона?
— Нет, двадцать пять. Выпили немножко. Ну, разумеется, икорка, балычок. В общем, недорого. Что такое двадцать пять миллионов!..»
Журнал «Бегемот» посвящал переменам в питании такие стихи:
Вспомним, братцы, про еду
В девятнадцатом году.
Были плохи прод-дела! —
Вобла роскошью была.
Но годов минувших ряд
Изменил на роскошь взгляд: —
Нынче семга и балык
Не считаются за шик.
Однако вместе с роскошными блюдами вернулось и прежнее неравенство в питании. В продуктовых лавках воцарилось изобилие, но далеко не всем это изобилие было по карману. Характерная для тех лет шутка Н. Зуба: «У окна кондитерской.
— Сенька! смотри, торты-то какие великолепные, вот этот в вишеньях так бы и схряпал.
— Ну-у его! одна кислятина.
— А ты пробовал его, что ли?
— Да… я его через стекло лизнул».
Именно в годы нэпа развернулась особенно острая борьба против роскошных блюд. Конечно, прямых запретов на них, тем более в домашнем быту, никто не вводил (хотя истории такие примеры известны, например в Древнем Риме). Но эти кушанья постарались лишить главного — ореола желанности, неповторимого привкуса жизненного успеха. Тот, кто питался скромно и бедно, мог теперь чувствовать некое внутреннее превосходство над посетителем шикарного ресторана.
«Хорошо мне живется, — говорит нэпман на рисунке Том'а в 1924 году. — Семья одета, обута, на столе и водочка, и наливочка, и семга, и балычок, и икорка… Чего мне не хватает?»
«Совести», — хмуро отвечает ему рабочий.
Возглавляли съедобную «белую гвардию» блюда, которые все-таки были доступны простым людям, — но только по праздникам: такие яства, как рождественский гусь, пасхальные куличи… Их высмеивали сильнее всего. Рождественские частушки 1924 года:
Предлагал мне милый чаю,
И гуся, и утки,
Я сказала: «не желаю,
Это предрассудки!»
…
Прежде жареного гуся
Мы едали в рождество.
А теперь моя Маруся
Аннулирует его.
Атаке подверглись и блины — одно из самых традиционных и древних блюд, ведущее свое происхождение еще из языческих времен. Совсем недавно господство блинов в русской кухне казалось вечным и незыблемым. В 1913 году был опубликован фантастический рассказ «Блинное видение». В нем описывалась казнь еретика, посмевшего отрицать блины. Но теперь такие еретики появились в реальности. Поэт Р. Волженин на Масленицу 1923 года писал (поставив в качестве эпиграфа к своим стихам слова Карла Маркса «Бытие определяет сознание»):
Я справедлив к блинам. Я не травлю блины.
Блин только снедь — не больше, чем сосиски.
Но есть разряд людей, что влюблены в блины,
Блином захвачены, блином ослеплены.
А почему — мы разберем «марксистски».
…
Осетрина. Лососина. Золотые балыки.
Белотелые, румяные, ажурные блины.
Изумрудами в графинах загорелись травники.
Чувства, взоры, разговоры на блины устремлены.
В масле — губы. В семге — зубы. Шевелятся кадыки.
Под салфеткою расстегнут отягчающий жилет.
Рюмка-вилка, вилка-рюмка — не выходят из руки.
Блин. Зубровка. — Блин. Листовка. — Блин. Опорто. — Блин. Кларет.
Все забыто у корыта в упоении жратвы.
Ест со смаком. Тусклым лаком покрываются глаза.
Слезы «братьев»? Мозг свинячий этой жирной головы
Может тронуть только сыра аппетитная слеза.
Мысли (скисли!) тихо бродят над кусочком осетра,
Над икоркой и над коркой сладострастных кулебяк…
…
Я не травлю блины. Преступно ль блин испечь?
Я подхожу к анализу марксистски:
Где БЫТИЕ одно: нажраться, выпить, лечь,
Где о жратве идет с утра до ночи речь,
Там и сознание направлено по-свински.
Общественные настроения и вправду удалось изменить: теперь лакомиться изысканными деликатесами было хоть и по-прежнему приятно, но совсем непочетно, даже неловко. Вдвойне стыдно ставить на стол «религиозные» блюда вроде творожной пасхи, куличей или рождественского гуся. Роскошь была сброшена с «кулинарного престола» — на целых два десятка лет.
Триумфальное возвращение большинства «белогвардейских блюд» произошло только в конце 30-х годов, вместе со знаменитой «Книгой о вкусной и здоровой пище».
«Вы к вину не привыкли, а грузинам будет обидно». На карикатуре ноября 1917 года пышно разодетая дамочка жалуется: «Уж если мой большевик меня прокормить не может — значит, в России действительно съестных припасов достать негде. Уж он бы добыл, потому что на все способен!»
Один из белогвардейских плакатов изображал советских граждан (как их представляли по ту сторону фронта) — иссохшие от голода скелеты толпятся у хлебной лавки, на которой красуется табличка: «Хлеба нет». На том же плакате изображен и Ленин. Он пирует за роскошно накрытым столом, уставленным разнообразными винами, блюдами с осетриной, курами, окороками… С бокалом в руке Владимир Ильич провозглашает тост: «Пью за тех, кого мы освободили от насилия и голода, кому дали возможность увидеть коммунистический рай».
Как же обстояло дело с винопитием в Кремле в действительности? Вино в Кремле было, хотя и поднимался вопрос о его запрете. Любопытный эпизод описал Лев Троцкий:
«В 1919 году я случайно узнал, что на складе у Енукидзе имеется вино, и предложил запретить.
— Слишком будет строго, — шутя сказал Ленин.
Я пробовал настаивать:
— Доползет слух до фронта, что в Кремле пируют, — опасаюсь дурных последствий.
Третьим при беседе был Сталин.
— Как же мы, кавказцы, — запротестовал он, — можем без вина?
— Вот видите, — подхватил Ленин, — вы к вину не привыкли, а грузинам будет обидно.
