В качестве партнерш по танцам обычно отбирали артисток из местного ансамбля. Мао Цзэдун их уже хорошо знал. Они были также хорошо известны и нам, телохранителям, и врачу, следившему за состоянием здоровья Мао Цзэдуна, и его секретарям. Поэтому, как только мы появились, наши знакомые шумно приветствовали нас.
Возникло такое ощущение, что предстоит большой праздник.
Однако вдруг оказалось, что этот праздник стал стремительно увядать. Люди, создававшие толпу танцующих в зале, начали отходить к стенам, отступать в стороны. В танцевальном зале повисла неловкая суровость и тишина. И те артисты и артистки из ансамбля, которые намеревались было сгруппироваться вокруг Мао Цзэдуна, чтобы пошутить и посмеяться, тоже почтительно отошли, разошлись в обе стороны. И тут возникли вежливые аплодисменты.
Оказалось, что вслед за Мао Цзэдуном появилась неприступная и строгая Цзян Цин. Ее суровый взгляд как бы держал людей на почтительном расстоянии. Тут уж было просто невозможно не ощутить напряженность, не почувствовать желания отдать почести и удалиться.
Мао Цзэдун еще пытался пошутить, чтобы вернуть хорошее настроение и чтобы все чувствовали себя непринужденно, но это уже не действовало. Люди продолжали говорить, но держались «в рамках», смеялись, но тоже «в рамках», а уж двигались исключительно «так, как положено». И атмосфера, к которой так стремился Мао Цзэдун, атмосфера, в которой люди не ощущали себя начальниками и подчиненными, вели себя непринужденно, так и не возникла. Мао Цзэдун насупил брови. Он ничего не сказал, но было совершенно ясно, что у него на душе. Сидя в кресле, он прошептал мне на ухо: «Стоило ей явиться, и все замерли…»
Заиграл оркестр, люди устремились было танцевать в центр зала, как вдруг послышался голос: «Дурно. Это дурная музыкальная пьеса. Замените ее».
Этот приказ отдала Цзян Цин. Она подошла к оркестру и явно хотела стать центром этого вечера танцев, стать его хозяйкой.
Дирижер предложил ей несколько мелодий. Она придралась к каждой из них; показала себя специалистом в этой области. И оркестранты и те, кто хотел потанцевать, изумились тому, как много мелодий она знает. Мао Цзэдун начал тяжело дышать. Наконец с большим трудом она «милостиво повелеть соизволила», то есть выбрала несколько мелодий, и только тогда вечер танцев начался.
В первом танце Цзян Цин была партнершей Мао Цзэдуна. Говоря по справедливости, надо сказать, что Цзян Цин танцевала довольно хорошо. Ее движения в танце были аристократичными и в то же время свободными. Однако она слишком придерживалась правил, и ей недоставало горячих чувств. Мао Цзэдун бросил взгляд в мою сторону, и я тут же сообразил, дал указания телохранителям, как им действовать. Когда снова зазвучала музыка, телохранитель Ли Ляньчэн шагнул к Цзян Цин и пригласил ее на танец. Так Мао Цзэдун обрел свободу и смог потанцевать с другой партнершей. Молодые люди оживились, и прямо у всех на глазах вечер танцев пошел на подъем. И вдруг, – а Цзян Цин всегда любила неожиданности, – в танцевальном зале вновь раздался голос Цзян Цин. Зажав уши руками, она кричала:
– Это же режет слух, страшно режет слух. Это просто невыносимо! Неужели ваш оркестр способен только греметь? Вы не можете играть потише? […] Еще тише!
Танцевальный вечер для всех был смят. Мао Цзэдуну тоже испортили настроение. Когда мы вернулись домой, Мао Цзэдун грубо сказал:
– Все настроение испортила! Где появится Цзян Цин, там везде испортит настроение. Я видеть ее больше не хочу.
Такие вещи случались несколько раз. Мао Цзэдун начал заметно избегать Цзян Цин. Он много раз говорил мне, другим телохранителям, а именно Тянь Юньюю, Фэн Яосуну, что «Цзян Цин все портит», «Цзян Цин как придет, так испортит настроение». Когда Мао Цзэдун отправлялся на периферию, то в какой бы провинции, в каком бы городе он ни был, стоило ему услышать, что туда должна приехать Цзян Цин, как он немедленно приказывал нам собираться в дорогу и уезжать. Он говорил: «Она ведь какой человек? Стоит ей только появиться, и настроение испорчено. Лучше уж нам уехать».
[…] Мао Цзэдун чем дальше, тем все больше не хотел видеться с ней. Они не ели вместе, не спали вместе, не работали вместе и даже не отдыхали и не развлекались вместе.
14. Как Мао Цзэдун улаживал твои ссоры с Цзян Цин?
[…] В 1950-х годах и в начале 1960-х годов у Цзян Цин не было никаких особых дел. Мао Цзэдун не позволял ей запускать свои руки в политику. Она мучилась от безделья и каждый день играла в карты.
В играх и развлечениях она тоже отличалась от Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун был способен пережить свой проигрыш; для нее же проигрывать было нестерпимо.
Мао Цзэдун играл в карты крайне редко; он не часто играл и в другие настольные игры. Лишь иногда он играл с Кан Иминем (в то время Кан Иминь был заместителем начальника секретной части канцелярии ЦК КПК) в облавные шашки, причем большей частью проигрывал. Когда кто-то выигрывал у него, он не сердился, а когда кто-нибудь поддавался, вот тогда он сердился. Поэтому Кан Иминь, играя с ним в облавные шашки, всегда действовал решительно, играл в полную силу. Когда Мао Цзэдун проигрывал партию, то есть тогда, когда в данной партии больше ничего сделать было нельзя, он усиленно сосал нижнюю губу, причмокивал, вздыхал и громко сетовал, как будто бы и вкус поражения оставался с ним на всю жизнь, как будто бы и вообще сама прожитая жизнь была напрасной. Уходя, он пенял мне: «Видно, не во всем Мао Цзэдун бывает прав; вот ведь Кан Иминь обыграл его».
Цзян Цин же была иной. При игре в карты она не терпела, чтобы партнеры поддавались. Тут она вела себя так же, как и Мао Цзэдун. Однако в отличие от Мао Цзэдуна она непременно стремилась выиграть, а если выиграть не удавалось, она выходила из себя, причем это оборачивалось неприятностями для всех остальных.
Она всегда играла в паре со мной. Известно, что «на вершине горы со стужей не справишься»; иначе говоря, если ты в карточной игре допустил ошибку, сделал неверный ход, то на тебя будет коситься твой партнер. Поэтому хотя речь-то шла всего-навсего об игре в карты, играть приходилось с замиранием сердца, с трепетом душевным. Когда нам попадались слабые партнеры, а такими были, например, находившиеся в моем подчинении телохранители, не владевшие в совершенстве искусством игры в карты, то в конечном счете мы у них выигрывали; ну, тут, можно сказать, дело обстояло довольно хорошо. Если же нам встречался сильный противник, ну, например, умные и ловкие медсестры, то тут нам приходилось нелегко. Если бы медицинские сестры нам не уступали, не поддавались, мы бы, вне всяких сомнений, проигрывали бы. Сестры же, конечно, хотели нам поддаться, но не могли делать это слишком демонстративно, так как это принесло бы еще большие неприятности. А когда у игрока в голове какие-то заботы, то он запросто ошибается, делая карточные ходы; и вот когда я ошибался при своем ходе, Цзян Цин вся бледнела от злости и бросала на меня взгляды искоса, и тогда игра превращалась для меня просто в пытку.
