«Поэтический открыватель путей в грядущее».
Да, всё так. Но самого Уэллса состояние человечества удручало.
Трактат «Анатомия бессилия» («The Anatomy of Frustration») был им написан в виде отчета некоего мистера Уильяма Стила. «Я хочу исследовать весь процесс утраты иллюзий в наши дни и извлечь из него в той мере, в какой смогу, мужество и стимулы для себя и для других». Кстати, женщинам в указанном трактате уделено очень мало внимания, зато много сказано об ужасной невозможности каким-либо образом поднять человеческую мораль. Ревность, зависть, подозрительность, корысть. Как обывателю отказаться от столь привычных чувств? Уэллс к этому времени даже сложил с себя полномочия президента ПЕН-клуба, поскольку деятельность эта не приносила практически никаких реальных результатов и ПЕН-клуб на глазах катастрофически терял демократичность.
Вообще мир дичал.
Предчувствие войны витало в воздухе.
Это предчувствие Уэллс выразил в превосходной повести «Игрок в крокет» («The Croquet Player: A Story»). «Я, пожалуй, один из лучших крокетистов нашего времени, — говорит о себе герой повести. — Кроме того, я первоклассный стрелок из лука. Многие считают меня несколько смешным, однако другие любят и ласково называют Джорджи. Я умею сохранять хладнокровие во время игры, и деревянный шар у меня похож на дрессированное животное. К тому же я не хуже любого профессионала проделываю фокусы, требующие ловкости рук, известной смелости и полного самообладания».
Все бы хорошо, если бы не близость указанных мест к Каинову болоту, которое доктор Финчэттон называет настоящим рассадником малярии и ревматизма. В свое время он купил там практику и не раз жалел о содеянном, хотя конкуренции никакой, ну, разве что на так называемый «Остров» заглянет иногда врач из ближайшего городка. Тишина солончаков и болот. Радуйся тишине, покою. Но почему-то местные обитатели маются бессонницей, склонны к необъяснимой жестокости, и все поголовно панически боятся темноты.
Местный священник убежден, что во всем виноваты сами жители.
Напрасно они разрешили археологам раскапывать древние могилы.
«Люди, откапывающие древние кости, — говорит он, — ни перед чем не останавливаются. Они извлекают на свет самые темные тайны! Им кажется, будто они что-то опровергают или доказывают, но могила есть могила, а покойник есть покойник, пролежи он в земле хоть миллион лет! Они выкапывают бог весть что, а мы дышим прахом давно умерших людей!»
Проклятие Каина! Воздаяние за Каинов грех!
«Хранитель, — рассказывает Джорджи, — подвел меня к запертому стеклянному шкафу, и я увидел массивный череп с низко нависшими надбровными дугами, который, казалось, хмуро глядел на меня пустыми глазницами. Рядом лежала нижняя челюсть. Это грязно-рыжее, как ржавое железо, сокровище представляло собой, по словам хранителя, самый совершенный в мире экземпляр. Череп был почти в полной сохранности. Он уже помог разрешить множество спорных вопросов, возникших из-за плохой сохранности других черепов. В соседней витрине лежало несколько шейных позвонков, искривленная берцовая кость и целая куча всяких других обломков; раскопки на том месте, где все это было найдено, еще не закончились, потому что кости, наполовину истлевшие, были очень хрупки, и извлекать их приходилось с большими предосторожностями.
«Так вот что у нас в крови…»
Бесчисленные поколения звероподобных людей бродили по нашим болотам в доисторическую эпоху. По сравнению с их невообразимо долгим господством всё бытие современного человечества может показаться одним днем. Миллионы древних свирепых существ оставили после себя примитивные обломки, орудия, камни, которые они обтесали или обожгли на кострах, кости, которые обглодали. Прошлое этих существ уходит назад на четыре-пять тысяч лет, а будущее представляется весьма туманным; они жили только сегодняшним днем, а им, наверное, казалось — вечностью. О своем отдаленном прошлом они ничего не знали, не заботились и о будущем. И вдруг в прошлом столетии круг разорвался. Археологи стали ворошить век за веком. Вот в чем беда. Мы сломали рамки, и прошлое — долгое, темное, исполненное злобы и страха, хлынуло на нас. Вернулись былые звериные страхи, свирепая ярость, наша вера уже не в силах всё это сдержать. Пещерный человек, наш обезьяноподобный предок, наш зверь-прародитель вернулся…»
3
Джорджи ничуть не помогает беседа с психиатром доктором Норбертом.
«Да, пещерный человек! Мы живем с ним бок о бок! — говорит доктор. — Он никогда не умирал. И не думал умирать. Он просто скрывался от нас. Скрывался долгое время. А теперь мы очутились с ним лицом к лицу, и он, скалясь, издевается над нами. Человек ничуть не изменился. (Вот главное, ради чего написана повесть. — Г. П.) Это — злобное, завистливое, коварное, жадное животное! Если отбросить все иллюзии и маски, человек оказывается все таким же трусливым, свирепым, лютым зверем, каким был сто тысяч лет назад. Это не преувеличение. То, что я вам говорю, — чудовищная реальность. Любой археолог скажет вам: у современного человека череп и мозг ничуть не лучше, чем у первобытного. Никакой существенной перемены не произошло, цивилизация, прогресс — это всего лишь самообман. Мы ничего не достигли. Решительно ничего!
Все вокруг нас рушится, и мы бессильны помешать этому. Цивилизация оказалась жалкой фикцией».
«Теперь я сам замечаю, — замечает и Джорджи, — что сплю не так хорошо, как прежде; сам ловлю себя на том, что меня почему-то заботят какие-то мировые проблемы; между строк в газетах я читаю про всякие ужасы и будто сквозь странную призрачную дымку глядят на меня из прошлого свирепые глаза пещерного человека. Семена безумия посеяны. Они дали всходы».
4
Что же делать?
Уэллс всерьез разочарован.
Но Джорджи не из таких. Его просто так не проймешь.
«Да плевать! — заявляет он. — Пусть этот мир проваливается ко всем чертям! Пусть возвращается каменный век. Пусть наступает, как вы говорите, закат цивилизации. Мне-то что? Я помочь ничем не могу. У меня куча своих дел. (Вот оно, настоящее разъединение человечества! — Г. П.) И вообще, что бы там ни случилось, я в половине первого, хоть тресни, должен играть с тетушкой в крокет!»
Одна тысяча девятьсот тридцать шестой год… Над городами Европы стелется запах сожженных книг… Даже Уэллс уже не считал, что очередная мировая война может стать последней…
1
Несколько десятилетий Уэллса преследовала идея всемирной Энциклопедии.
Самое полное, самое мобильное, самое признанное собрание человеческих знаний ежеминутно, ежесекундно устаревает; мы физически не успеваем переваривать постоянно умножающуюся информацию. А ведь чтобы выжить, человечество должно знать всё, что накоплено человечеством; необходим быстрый и удобный доступ к полному объему знаний и идей. Вывод напрашивается: следует скопировать все полезные печатные издания, создать единый мировой банк информации.
