Помимо прочего, Елена была незнакома с повседневной жизнью Индии, поскольку во время своих предыдущих визитов в страну общалась лишь с группой людей, совершенно не связанных с тогдашней политической системой страны. Синнет, как журналист, владеющий ситуацией, сложившейся в Индии, объяснял это так: «Ничто не могло послужить худшей подготовкой к жизни госпожи Блаватской в Индии, нежели несколько лет, проведенных в Соединенных Штатах. Поэтому она отбыла в Индию, не вооружившись рекомендациями, которые с легкостью могла бы получить в Англии. А ум ее при этом был отравлен совершенно ошибочным и предубежденным восприятием характерных особенностей, свойственных британским правящим классам в Индии. Этот факт, вкупе с ее явно русской фамилией, привел к вполне естественным последствиям: она успела за краткое время стать объектом слежки столь неуклюжей, что ее невозможно было не заметить. Это возбудило в ней негодование, доходившее до лихорадки. Более флегматичную натуру подобный инцидент, вероятно, просто позабавил бы, но только не ее. Она выступила с публичными протестами, благодаря которым как среди коренных жителей, так и среди европейцев стало широко известно, что в правительственных кругах на нее смотрят с неодобрением. Выражались также сомнения, сможет ли она что-нибудь делать дальше, учитывая ее подагрические пальцы, слабое сердце и альбуминурию. Было решено, что теперь к ней лучше относиться как к почетному пенсионеру и отправить на покой, обеспечив хороший уход».
Узнав о принятом решении Теософского общества, сочувствовавшие стали собирать пожертвования, чтобы оплатить расходы по болезни бедной госпожи Блаватской (более 70 фунтов) и на переезд, пока она не начнет получать из Москвы деньги за свои литературные труды.
31 марта 1885 года Елена Петровна Блаватская покинула Индию навсегда. Несколькими месяцами позже она так обрисовала свой отъезд в письме в «Ребус»:
«…Не находя предлога разрушить приносящее пользу общество, в котором к тому же очень много самых известных англичан, наши „доброжелатели“ вздумали убить его, убив, если не меня, то мою репутацию. <…> Знающие люди убедили тогда моих друзей в Адъяре <… >, что в данное время мое положение далеко не безопасно, как русской, пользующейся известным влиянием среди индусов, и что мне угрожал, невзирая намою болезнь, – арест. Таким образом, не объяснив мне даже хорошенько, в чем дело, эти перепугавшиеся за меня друзья решили, по совету доктора, который грозил им, что такой арест был бы для меня в то время смертью, – отправить меня, не медля ни одного дня, в Европу. Прямо с постели, полумертвую, меня перенесли поздно вечером в кресле на французский пароход, где я была в безопасности от врагов, и отправили в сопровождении доктора Хартмана, моего секретаря-индуса и преданной мне молодой англичанки – в Неаполь. Только придя уже несколько в себя, за островом Цейлоном, я узнала, в чем дело. Не будь я так больна, в то время даже и опасность ареста не заставила бы меня покинуть Индию».
В Европе ей больше не на кого было опереться. Графини Киселевой, которая в свое время во многом ей помогала, уже давно не было в живых. Она ушла в мир иной в Риме с папским прощением и отпущением грехов, завещав Римской церкви, несмотря на протесты своей многочисленной родни, принадлежащие ей миллионы вместе с медиумической аппаратурой, дощечками для письма и картами таро.
Прибыв в Италию, в сопровождении Мэри Флинн, Баваджи и Франца Гартмана, Елена Петровна не знала четко, где лучше обосноваться. Ее мысли занимала только работа над «Тайной Доктриной». Совершенно больная, она не прекращала писать даже на пароходе. Гартман рассказывает, что по утрам, прежде чем она садилась за работу, на ее столе «нередко оказывалась кипа листов с записями для книги. По мере того как сопровождающие начали приводить "походное" имущество в порядок, обнаружилось, что в спешке забыли уйму необходимых мелочей, в том числе очки Елены Петровны, без которых она почти ничего не видела вблизи. Строчки расплывались у нее перед глазами. Кроме того, во влажном итальянском климате у нее обострился ревматизм. Климат Италии, как и Индии, ей тоже не подходил. Тогда она решила перебраться в северную Баварию, в Вюрцбург».
Почему выбор ее пал именно на Вюрцбург, она написала Пейшенс Синнет: «Я не хочу жить ни в одном из крупных европейских центров. Но мне нужно, чтобы в комнате было тепло и сухо даже в сильные холода… Вюрцбург мне нравится. Он расположен недалеко от Гейдельберга, Нюрнберга и других городов, где жил один из Учителей [К. X.], и именно Он посоветовал моему Учителю послать меня туда… К счастью, я получила из России несколько тысяч франков за литературные сочинения. Благодетели прислали из Индии 500, а потом еще 400 рупий… Я намереваюсь снять хорошую квартиру, и да будет благословен тот день, когда я снова увижу вас за моим самоваром».
По пути в Вюрцбург Елена Петровна задержалась на неделю в Риме и еще одну неделю провела в Швейцарии вместе с Всеволодом Соловьевым, с которым весной 1884 года познакомилась в Париже и очень подружилась. Господин Соловьев был увлечен мистическими явлениями, восхищался необычными способностями Елены Петровны, вечерами засиживаясь у нее в гостях, и не раз намекал, что готов стать ее учеником. Он страстно желал, чтобы госпожа Блаватская открыла ему секреты своих феноменов. Елена любезно уходила от прямого ответа, объясняя, что научиться этому невозможно, если только сама природа не одарит господина Соловьева определенными способностями. Но Соловьев был настойчив. Он буквально преследовал Елену. Требовал от нее все новых и новых зрелищ, пытаясь разобраться, в чем секрет или подвох необычных явлений, которые он наблюдал в ее доме.
В середине августа они с Баваджи добрались до Вюрцбурга, откуда она немедленно послала письмо Синнету: «Что касается меня, то я… смогу сделать гораздо больше для нашего движения, оставаясь в тени, чем, если снова буду на виду у всех. Дайте мне укрыться в глухих местах и писать, писать, писать – и учить тех, кто хочет учиться. Учитель вернул меня к жизни, так уж позвольте мне жить и умереть относительно спокойно. Очевидно, Он хочет, чтобы я по-прежнему работала для Теософского общества, так как не разрешает заключить контракт с Катковым, по которому я писала бы только для его газеты и журнала, – что давало бы мне не меньше 40 000 франков в год. Он не позволил мне подписать такой контракт в прошлом году в Париже, когда мне его предложили, не одобряет его и теперь, потому что, – как Он говорит, – мое время "должно быть использовано иначе"».
Когда стало известно, где Елена Петровна остановилась в Вюрцбурге, к ней потянулись новые и старые гости: тот же Всеволод Соловьев, Франческа Арундейл, Мохини. Приехала и Надежда Андреевна из России.
