Отныне каждый год 15 августа индийцы будут собираться у Красного Форта. В течение шестнадцати лет в День независимости будет поднимать национальный флаг премьер-министр Индии Джавахарлал Неру.
Смелее, смелее, — к жизни новой.
Рабиндранат Тагор
На Йорк Роуд, 17, во временной резиденции премьер-министра Индии, в окнах второго этажа далеко за полночь был виден приглушенный свет от настольной лампы: Неру работал.
В шесть часов утра он вышел на широкую веранду. Воздух, не успевший охладиться за короткую летнюю ночь, освежал мало.
У входа в небольшой сад стояли часовые-сикхи, вдоль ограды патрулировали солдаты. Премьер-министр недовольно поморщился: ему не нравилась эта затея Маунтбэттена, отдавшего распоряжение охранять резиденцию. Помимо неудобств, связанных с необходимостью заказывать посетителям пропуск, стража у дома неприятно напоминала Джавахарлалу о годах, проведенных в заключении. Но генерал-губернатор вежливо настоял на своем.
Неру спустился на нижний этаж. В двух комнатах, где размещались служащие его секретариата, в столь ранний час еще никого не было.
Выйдя в сад, он бережно сорвал нераспустившуюся темную розу и воткнул ее в третью сверху петлицу своего белого шервани. Розы любила Камала. Как ему не хватало ее сейчас!
Джавахарлал в задумчивости прошелся по ухоженным дорожкам сада, опустился в плетеное кресло: до начала дневной суеты ему нужно было спокойно о многом подумать. Его усталое лицо выражало скорее тревогу, чем радость: ровно год назад — 16 августа 1946 года — произошла страшная по своим размерам и жестокости религиозная резня в Калькутте.
«Закончатся ли с разделом страны религиозно-общинные погромы? Не был ли прав Азад, говоривший, что лучше было бы повременить с получением независимости, нежели принять план англичан? — мучился Неру тяжелыми раздумьями. Выполнит ли Маунтбэттен свое обещание «солдата» не допустить при разделе страны общинных беспорядков? Или же страсти ослепленных религиозным фанатизмом людей выйдут из-под контроля властей и вступит в действие чудовищное требование экстремистов о введении системы «репрессалий и заложничества»: за индусскую кровь в Пакистане проливать мусульманскую в Индии?
Идея возмездия как средства обеспечения прав меньшинств в двух частях разделенной страны казалась Неру варварской, и от одной только мысли о возможности повторения ужасов 1946 года у него леденило сердце.
Курьер принес утренние газеты и почту. Увидев на газетных полосах большое число своих фотографий, Неру иронически улыбнулся: разве только великолепный лорд Маунтбэттен при всех своих орденах и регалиях мог соперничать с ним в этой, как считал Неру, шумной, никчемной рекламе. Впрочем, за парадной трескотней газетных репортажей слышались и возмущенные голоса. Особенно громко звучали они в демократической прессе, которая не проявляла восторга по поводу «личного обаяния» и «дружеского расположения» Маунтбэттена к индийскому народу. Стоит ли умиляться тому, что Маунтбэттен на год раньше намеченного срока «даровал» Индии независимость? «Руководители национально-освободительного движения, — писал журналист Бхагат Ватс, — так и не разгадали за этой спешкой панику, охватившую лондонское правительство. Она свидетельствовала о понимании англичанами главного факта: если не торопиться с «передачей власти», то никакой власти вообще не останется и передавать будет нечего...»
Днем к премьер-министру стали стекаться мрачные сообщения о происходящих в стране религиозно-общинных беспорядках. В Западном Пенджабе мусульмане уничтожают мужчин, женщин и детей, принадлежащих к общинам индусов и сикхов; в Восточном Пенджабе разъяренные толпы индусов и сикхов напали на мусульманские поселения, подожгли дома и убили ни в чем не повинных людей.
Во всех этих событиях снова угадывалась коварная, опытная рука. Газеты обеих частей разделенной Индии писали, что речь идет не о непредвиденной вспышке религиозной исступленности, а о преднамеренных и хладнокровно подготовленных убийствах. Автор одной из статей гневно разоблачал неприглядную роль в этих событиях губернатора Пенджаба англичанина Дженкинса. «В истории Пенджаба он надолго останется как самый бездарный и самый бессовестный из всех тех, кто когда-либо сидел в губернаторском кресле, — говорилось в статье. — Мы не знаем, в какой степени английское правительство санкционировало его политику натравливания пенджабцев друг на друга, но если англичане все еще намерены использовать сикхов как клин для вбивания между Пакистаном и Индией, то лучшего шулера для игры этими крапленными картами они найти не могли».
Министры из Восточного Пенджаба один за другим спешили в Дели. Ошеломленные происходившим, они с безнадежностью докладывали Неру, что теперь, пожалуй, уже ничто не может остановить резню. На вопрос премьер-министра, почему для восстановления порядка не были использованы воинские части, министры в отчаянии отвечали, что на армию, разделенную по религиозному принципу, уже больше нельзя полагаться, и требовали немедленной отправки в Пенджаб более надежных войск.
Маунтбэттен, на чей военный опыт уповал министр внутренних дел Патель, с присущей ему манерой выдавать очевидное за откровение, заявил, что «создалось подлинное военное положение и что нужно действовать так, как надлежит в подобном случае». После чего он направил в Пенджаб пятидесятитысячную армию во главе с английским генералом Риисом. Но тот и не думал наводить порядок: у Англии были свои планы — расчленить Индию, разжечь общинную вражду, вызвать сепаратистские настроения в княжествах и таким образом, ослабив страну, удержать ее в повиновении.
Маунтбэттен, словно забыв о своих заверениях — сохранить мир в Индии, теперь уже утверждал, что генерал Риис не в силах контролировать положение.
И тогда дело восстановления мира между религиозными общинами Неру решительно берет в свои руки. Уже 17 августа он выезжает в Пенджаб и сам содействует предотвращению новых жестоких столкновений общин.
Пенджаб изнемогал от пролитой крови, пожаров, уничтожения культурных ценностей и имущества. Неру видел, как по дорогам в различных направлениях двигались сотни тысяч беженцев. Женщины, дети, калеки, немощные старики и молодые мужчины, богатые и нищие, лошади, верблюды, слоны, домашний скот — все смешалось в одну обезумевшую от страха, окутанную облаками пыли массу. Голодные и полураздетые, погибая в пути, люди стремились к никому не понятной цели по другую сторону новой границы, где у них не было ни крова, ни пищи, ни занятия — ничего, кроме неизвестности и их «бога».
