А время, когда писался «Медонт», было особенным. Шли зимние месяцы Рима, похожие на весну, и весна словно стучалась отовсюду: во Франции назревала революция, в Богемии пробуждались писатели и поэты — и сами становились народными будителями.
Но я сказала выше: «первая рукопись «Медонта». Огромный труд и бесплодные усилия были мною затрачены, чтоб найти хотя бы еще одну, по уверениям чехословацких музыковедов находящуюся в Риме, более «достоверную» рукопись «Медонта», чем наша ленинградская, — на предмет их сравнения и проверки. Но все, что отыскалось в Риме, было лишь безымянной (по каталогу) и дефектной (по выполнению) рукописью одного только первого акта этой оперы, и никаких сведений о том, где еще можно ее искать, в Италии я не получила. И вдруг, тут же в Ленинграде, Александр Григорьевич, в карточном каталоге Нотной библиотеки Театра оперы и балета имени Кирова, преспокойно нашел… второй манускрипт полной оперы «Медонт». Второй «Медонт» в Ленинграде!..
Было это по меньшей мере странно — ведь ни в каком списке, ни в каких историях итальянского театра в России нет (не найдено до сих пор) ни единого указания на то, чтоб итальянцы на старой петербургской сцене ставили «Медонта» Мысливечка, о котором было известно, что он провалился в Риме. Ни один итальянский импресарио, бывший на службе у царского двора, ни Иомелли, ни Сарти, ни Траэта, ни кто бы то ни было другой, не были «патриотами» музыки Мысливечка и ставили главным образом на петербургской сцене свои собственные оперы. Мог ли сам Мысливечек прислать в Россию своего «Медонта»? Но кому же, не тем ли, кто был к нему равнодушен? И когда же? В декабре 1780 года «Медонт» прошел в Риме, а 4 февраля 1781 года Мысливечек скончался. Находка «Медонта» у нас могла означать, кроме чистой случайности, еще только одно: кто-то заронил в России интерес к Мысливечку. А интерес этот в 80-х годах XVIII века мог побудить царских посланников и коллекционеров купить дешевые рукописи «неудавшегося» «Медонта». Но кто заронил искорку интереса к Мысливечку?
Покойному Александру Григорьевичу Мовшенсону я обязана еще одной драгоценной находкой — несомненного оригинала оперы Мысливечка «Ниттети». О ней уже упоминалось в нашей печати — где-то в сноске, — как находящейся в Ленинграде. Уверенная, что специалист, вскользь упомянувший о ней, уж, наверное, сам ее обследовал и, если б нашел подлинник великого Богемца, рукописи которого являются редчайшей драгоценностью в самой Чехословакии, поднял бы немало шуму об этом, я не собиралась ехать смотреть эту рукопись и лишь сообщила о ней Мовшенсону. Оказалось, что ее никто не обследовал. Александр Григорьевич, убедившись по ряду признаков, что «Ниттети» — оригинал Мысливечка, настоятельно посоветовал мне приехать… Тогда, захватив фотографии с «Иль гран Тамерлано», заверенного венскими экспертами оригинала Мысливечка, и факсимиле его писем, я поехала в Ленинград и как же благодарна была чутью Александра Григорьевича, его знанию, где и как искать, и его знакомству с ленинградскими библиотеками!
Внимательная и милая Лариса Михайловна Кутателадзе (из сектора источниковедения и библиографии Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии) принесла и положила перед нами оперу Мысливечка «Ниттети». И вот она, вынутая из папки, с указанием на источник:
Из книг
Графа Николая Петровича Шереметева
Шкаф V
Полка 2
№ 1741.
О чем думали знавшие о ней и не потрудившиеся заглянуть в нее музыковеды? Партитура «Ниттети», написанная той авторской скорописью, с какой ни один профессиональный переписчик XVIII века не переписывал порученные ему нотные манускрипты, несомненно казалась оригиналом. Сверенная с фотографическими образцами оригинала оперы Мысливечка «Иль гран Тамерлано», она уничтожила все наши сомнения. Та же скоропись, с теми же индивидуальными черточками и знаками. Тот же характерный, с нажимом, знакомый почерк Мысливечка в словесном тексте. Перед нами оказался оригинал двух первых актов оперы Мысливечка «Ниттети». Как он попал в Ленинград?
Страница оригинала оперы «Ниттети».
И это было еще не все. В партитуре нашлись тонкие бумажные листочки подклеек, на которых были переложения голосов некоторых арий, взятых в другом регистре и, видимо, рассчитанных на конкретного певца для конкретной постановки[В декабре 1962 года д-р Иво Столаржик специально приехал во второй раз в Ленинград, чтоб посмотреть рукопись «Ниттети». Он установил, что она действительно является оригиналом Мысливечка. См. его книгу «Leningradský rukopis opery Josefa Myslivecka «Nitteti». Opava, 1963.].
Но до сих пор ни в одном (надо признать — очень подробном и тщательном) перечне шедших на петербургской сцене итальянских опер имени Мысливечка не значилось; а те итальянские импресарио, которые подвизались в Петербурге, как уже сказано выше, опер его не ставили, имея, вероятно, в виду его чешское, а не итальянское происхождение. Может быть, манускрипт «Ниттети» захватила с собой Габриэлли? Но в России она не пела ни в одной из его опер, никогда не предлагала их, а если б предложила, опера непременно пошла бы на сцене. Директор императорских театров Елагин готов был выполнить малейший ее каприз.
И тут неизбежно приходит в голову имя Максима Созонтовича Березовского. Только еще ему, сдружась с ним в Болонье в 1771 году, мог Мысливечек, имевший как раз в Болонье у себя под рукой черновик оперы, недавно там поставленной, подарить его на память, как это делают лишь друзья-профессионалы, сближенные друг с другом на почве родного и близкого им искусства. Только в библиотеку Петербургской музыкальной капеллы и могла при жизни или после смерти Березовского попасть рукопись «Ниттети», потому что Березовский был близок именно к Петербургской капелле, связанной с Шереметевыми, а не к петербургским театрам.
Так последний след великого умолкнувшею музыканта приводит нас на долгом пути поисков и находок к русской земле, гостеприимно принявшей его наследство. К советской земле — земле нового общества, благодарно и благоговейно принимающего все лучшее в наследии веков. Светлые тени ушедших — ведь это были мы сами. И все, кто страдал и стремился украсить, осчастливить, сделать справедливой жизнь на земле, это были мы сами. Вот почему новое человечество, ступив непроторенными путями в будущее, идет и по дорогам памяти в прошлое, как в будущее.
Трудно расстаться с последними страницами книги, на которую затрачены годы. Но, по примеру старинных писем, dixi, читатель. Что в силах была сказать — сказала. Пусть те, кто придут следом за мною, скажут больше и лучше, совершенней и законченней.
