«Боже, как грустна Россия!» – вспомнилось мне, что сказал Пушкин, прослушав «Мертвые души». Вот она – гоголевская Россия в этом нескончаемом кругу лиц, масок, харь, рыл.
В том ракурсе, в каком я вновь посмотрел на Гоголя, он был не сумрачным, а усталым. Казалось, что в уголках его губ змеится какая-то слабая улыбка. Я вспомнил, что Владимир Михайлович Померанцев, приходивший к нам в «РТ», рассказывал, что пока он обходит андреевский памятник, несколько раз меняется облик Гоголя.
Да, Булат был очень точен: Андреев запечатлел гоголевскую душу, страдающую в той России, какую художник увидел. А в ту, какую Гоголь хотел бы видеть, его душа верить отказывалась. Отсюда и разлад с душой – душевная болезнь Гоголя, закончившаяся трагически. Кажется, что Андреев изобразил писателя за несколько мгновений до трагедии.
– Напиши об этом, – сказал я Булату.
– Нет уж, – ответил Булат, – я не теоретик, я практик. Это ты напиши об этом.
Об этом я сейчас и пишу.
Так вот о том, почему я разочаровался в идее вернуть андреевского Гоголя на прежнее место. Когда его устанавливали, он вписывался в открывающуюся перспективу Пречистинского (теперешнего Гоголевского) бульвара и расстилающейся перед памятником Арбатской площади, небольшой, обрамлённой невысокими домами и ведущей через себя к продолжению бульварного кольца – к входу в Никитский (одно время – Суворовский), уставленный доходными домами и особнячками. Андреевский памятник высился на этом фоне, то есть притягивал глаз к себе. А на фоне нынешнего Гоголевского бульвара и – главное! – нынешней Арбатской площади теряется даже монумент Томского. Это не значит, что я проголосую за то, чтобы его оставить: я за то, чтобы убирать всё, что не имеет художественной ценности. Проходимцев, лепящих монументы, было много и в сталинское время, и после. И не только лепящих, но и выбирающих, где их устанавливать, куда передвигать подлинно ценные, если они им почему-то мешают.
О том, что 6 июня 1880 года на Тверском бульваре в Москве был открыт памятник Пушкину, вы можете прочесть в собрании сочинений почти любого жившего тогда художника. Нет, они специально об этом не писали, но произносили речи в честь двойного праздника: дня рождения Пушкина и открытия поэту памятника, созданного Александром Михайловичем Опекушиным. Да, этот памятник оказался подарком россиянам, подарком любителям Пушкина. А главное – он украсил Москву. Чуть склонённая в раздумье голова поэта сразу же отвергала мысль о «вознёсся выше я главою непокорной», хотя на постаменте и выбили строки из пушкинского «Памятника». А может, потому и выбили, чтобы напомнить о том, о чём опекушинский Пушкин не размышляет. Он, любящий жизнь, как бы к ней и прислушивается, её наблюдает, её благословляет. Действует так же, как запечатлевший в творчестве своё сущее поэт, для которого с его физической смертью жизнь не заканчивается и который не видит в этом никакой трагедии:
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечной сиять.
Поставили памятник в глуби бульвара, не перед самой Тверской. Стоял поэт и сквозь ветки и листву видел высоченную колокольню Страстного монастыря, построенного в XVII веке и расположенного по другую сторону Тверской улицы и тоже в некотором от неё отдалении.
Увы, монастырь сломали и снесли в том году, когда Сталин решил отпраздновать столетие со дня смерти Пушкина, – в незабываемом 1937-м. Точнее, это до недавнего времени он был незабываем как год, положивший начало Большому Террору. А с недавнего одни стали утверждать, что никакого террора не было, другие – что Сталин осуществил возмездие за поруганную ленинской гвардией Россию…
Вот на днях ещё одна версия. «Аргументы и факты», № 42. 18–24 октября 2006 г. Николай Добрюха раскрывает тайны кремлёвских архивов. Рассказывает о документе, переданном Ежову. 109 сотрудников кремлёвского лечебного санаторного управления искажали лабораторные анализы, небрежно хранили яды, назначали не те лекарства, которые требовались, и попускали вредительству в кремлёвской столовой: «В приготовленной пище обнаруживались булавки, вместо сахара оладьи посыпались содой…» Обычные байки чекистов? Нет, святая правда! Потому что, доверительно рассказывает Добрюха, все 109 арестованных – выходцы из прежде состоятельных сословий: «Одно дело, когда работать в больницу пошли бывшие мед-сотрудники или хотя бы неимущие рабочие и крестьяне. И совсем другое, когда медициной вдруг занялись бывшие состоятельные люди, которые прежде никогда не были с ней связаны».
Удивляешься не Добрюхе, удивляешься опубликовавшей это редакции. Неужели не распознала знакомый стиль, каким веет от этих пассажей: «Можно представить себе силу ненависти к советской власти, скопившейся в этих людях, которым эта самая власть сломала всю жизнь!», «На новый «белый террор»… большевики ответили ещё более страшным и беспощадным «красным террором»…»?
Да и сам Добрюха под конец устал от стилизации под Андрея Януарьевича Вышинского. Напрямую обращается к бесценному наследству Прокурора Союза ССР – заканчивает цитатой из его обвинительной речи: «Когда мы говорим об отравлении, то не надо иметь в виду, что для отравления надо применять только цианистый калий, мышьяк и т. д. Нет, очень часто убийцы используют врачей и медицинскую систему якобы для лечения, а на самом деле для того, чтобы добиться своей преступной цели».
Что называется, старые песни о главном!
Так вот, в 1937 году Страстной монастырь снесли. А в 1950-м взялись за Пушкина. Его перенесли аккурат на место колокольни, нарастив фундамент: мелковат показался Сталину памятник по величине. Не по рангу такому поэту! И обаяние разрушилось. Интимный, размышляющий о чём-то своём Пушкин обрёл черты некой государственной монументальности.
А при Хрущёве позади памятника построили огромный кинотеатр, который назвали «Россия». На свою бедную голову утвердил Хрущёв такое название. И без того к нему подозрительно присматривались: не из масонов ли? А как ещё прикажете истолковать пять огромных домов на Новом Арбате, похожих на толстые раскрытые книги? Конечно, это жидомасонский знак! Прославление Торы! Пятикнижия Моисеева!
Разумеется, при самом Хрущёве об этом помалкивали. А после его снятия о подобных вещах хотя и глухо, но заговорили. Заставили, например, секретаря ЦК по идеологии М. Зимянина принять яростного борца с сионизмом В. Емельянова, впоследствии оказавшегося в психиатрической лечебнице. Поведал Емельянов секретарю ЦК, что на юбилейном рубле, выпущенном в честь сорокалетия советской власти, «присутствует масонская символика, образуемая тремя перекрещивающимися орбитами спутников» (см. книгу Николая Митрохина «Русская партия»). И что же Зимянин? Не просто принял информацию к сведению, но довёл её до более высоких инстанций. В результате политбюро приняло решение изъять монеты из обращения и отправить их на переплавку. Ну, а во времена горбачёвской гласности о таких вещах уже криком кричали. Всё, всё было разоблачено: и Пятикнижие Моисеево на Новом Арбате, и эта связка Пушкин – кинотеатр «Россия»!
