В течение недели или десяти дней после пересечения экватора происходило непрерывное чередование штилей, шквалов, попутных и противных ветров. Не успевало судно привестись круто к ветру, как через час поднимался легкий попутный ветер, и мы снова ставили лисели по обоим бортам. Так продолжалось
до воскресенья, 28 августа, когда на 12° северной широты мы вошли в северо-восточный пассат. Уже за двое суток до этого в небе появились пассатные облака, и с часу на час мы ожидали, что окажемся под ними. К полудню легкий южный ветер сменился порывистым от норд-оста, заставившим нас убрать лисели и перебрасопиться. А уже через два часа мы лихо неслись вперед по волнам, вздымая фонтаны брызг под крепким норд-остом. В основном нам пришлось идти круто к ветру, чтобы держать курс норд-норд-вест, но иногда ветер отходил немного к осту, и можно было рискнуть, поставив грот-брам-лисель, благодаря чему мы значительно продвинулись к северу.
Воскресенье, 4 сентября. Потеряли пассат на 22° северной широты и 51° западной долготы, то есть у самого тропика Рака.
Несколько дней мы болтались в так называемых «конских широтах» [68], подвергаясь воздействию всевозможной погоды и ветров, а так как мы были на широте Вест-Индии, то пережили и грозы. К тому же сентябрь — месяц ураганов, а мы как раз «повторяли» путь ужасного урагана, который обрушился на Северную Атлантику в 1830 году.
В первую же ночь, после того как мы вышли из пассата (это было на широте Кубы), разразилась настоящая тропическая гроза. С вечера дул легкий попутный ветер, который к полуночи совсем стих и сменился мертвым штилем. Тяжелая черная туча заволокла все небо. Когда к полуночи наша вахта вышла на палубу, вокруг было темно, как в Эребе [69]. Мы убрали все лисели и бом-брамсели, хотя не ощущалось ни малейшего дуновения ветра. Замершие паруса грузно свисали с реев. Недвижимость всего окружающего и почти осязаемая чернота страшили неизвестностью. Никто не произносил ни слова, но все словно ждали чего-то. На баке появился старший помощник и тихо, почти шепотом, приказал убрать кливер, за которым так же, почти беззвучно, последовали фор- и крюйс-брамсели. Судно оставалось недвижимым, и долгое ожидание вызывало в теле почти физическую боль. Мы слышали, как капитан расхаживает по юту, но ничего не могли разглядеть, кроме собственной ладони, да и то поднесенной к самым глазам. Вскоре опять пришел старший помощник и так же тихо велел взять грот-брамсель на гитовы. Тягостное ожидание и мертвая тишина настолько подействовали на команду, что гитовы и гордени мы выбирали без единого звука. Я вместе с молодым англичанином полез наверх закатывать парус, и, когда мы подтягивали его пузо, старший помощник что-то крикнул нам, но мы ничего не расслышали. Решив, что нас зовут подсобить остальным, мы быстро закрепили сезни и на ощупь спустились на палубу. Команда стояла по местам, и все смотрели наверх, и там, прямо над тем местом, где мы только что находились, на топе грот-брам-стеньги был светящийся шар, так называемый огонь св. Эльма. О нем нас и предупредил старший помощник. У матросов есть примета — если огонь поднимается вверх, то это к хорошей погоде, а если идет вниз, значит непременно будет шторм. Однако для нас он не предвещал ничего хорошего, так как спустился на нок брам-рея, откуда мы вовремя убрались, поскольку человек, на лицо которого упал отсвет огня св. Эльма, считается обреченным. Потом на несколько минут он исчез и появился снова на фор-брам-рее. Померцав там, он потух, но впередсмотрящий на баке почти сразу заметил его на ноке бом-утлегаря. В этот момент мы почувствовали, как редко закапал дождь и заметно сгустилась чернота ночи. Потом послышался далекий рокочущий раскат грома, и на зюйд-весте мелькнуло несколько вспышек. У нас были убраны все паруса, кроме марселей, однако шквал все еще медлил. Несколько дуновений ветра всколыхнули было паруса, но вслед за этим опять все стало неподвижным. Внезапно ужасающая вспышка озарила все вокруг и одновременно с ней раздался оглушительный удар, направленный словно на нас. Прямо над нашими головами словно разверзлось небо, и оттуда хлынул поток воды, подобный низвергающемуся с высот океану. Мы словно окаменели. Удары грома следовали один за другим с такой силой, что, казалось, нам приходит конец. Вся поверхность воды светилась от непрерывных вспышек. Стена была сплошной лишь считанные минуты, а затем дождь переходил в ливень только время от времени. Однако молнии непрестанно сверкали в течение нескольких часов, разрывая ночную темноту слепящими вспышками. И все это время не было ни единого дуновения ветра, так что судно стояло недвижимо, словно мишень для стрельбы, оставаясь единственным плавающим предметом на поверхности океана на многие мили вокруг. Так мы выстаивали час за часом, пока в четыре не кончилась наша вахта. За все это время вряд ли кто из нас промолвил хоть слово, мы даже не отбивали склянки и столь же беззвучно сменялись рулевые. Проливной дождь то затихал, то снова возобновлялся. Мы стояли на палубе промокшие насквозь и ослепленные молниями, которые пронзали эту «египетскую тьму» нестерпимо яркими вспышками, а раскаты грома, казалось, сотрясали океан. Впрочем, молния редко губит суда, так как электричество поглощается многочисленными выступающими частями рангоута и расположенными всюду металлическими предметами. В четыре часа мы спустились вниз, а на палубе все оставалось по-прежнему. До чего трудно уснуть, когда думаешь, что очередная молния может переломить судно пополам или поджечь его, и когда «могильный» штиль грозит каждую минуту взорваться ураганом, который может начисто снести мачты. Но тот не матрос, кто не засыпает, как только уляжется на койку. И когда в семь склянок привычное «Вахта левого борта, наверх!» подняло нас на палубу, вокруг было ясное солнечное утро, а судно под всеми парусами, подгоняемое легким ветром, не спеша бежало вперед.
Глава XXXV
Новые происшествия
От широты Вест-Индии и до Бермуд, где мы имели западные и юго-западные ветры, постоянно дующие ранней осенью у восточного побережья Соединенных Штатов, нам сопутствовала переменчивая погода; мы пережили и два-три умеренных шторма, которые называются у моряков «риф-марсельными ветрами». Последние настолько характерны, что описание одного из штормов может дать полное представление о прочих. Представьте себе прекрасный полдень — команда работает, кто на рангоуте, кто на палубе, дует крепкий бриз, судно идет круто к ветру с трюмселями, взятыми на гитовы. Обычно во второй половине дня ветер усиливается, облака предвещают шторм. Водяные брызги начинают перехлестывать через полубак и попадают на каболки, которые плетут парни. Старший помощник останавливает работы и очищает палубу раньше обычного. Подается команда вынести бом-брам-фалы на ветер. Обтягиваются стень-фордуны, а на мартин-бакштаг закладываются тали. Кто-нибудь из матросов убирает крюйс-бом-брамсель. Кок уже не сомневается, что предстоит «паршивая работенка» и спешит с ужином. Так оно и есть — старший помощник велит ужинать повахтенно, а не всей командой, как обычно. За едой слышим, как убирают бом-брамсели. Выходим наверх. Ветер тем временем успевает усилиться и гонит встречную волну. Матросы уже не собираются на баке перед «собачьей вахтой», чтобы покурить, спеть что-нибудь или послушать чью-нибудь историю. Подвахта сразу же отправляется вниз и заваливается по койкам, справедливо полагая, что на ночь нелишне и поспать два часа. Меж тем облака становятся все чернее, ветер расходится вовсю, и судно с трудом пробивается сквозь высокую встречную волну, которая заливает полубак. Однако паруса больше не убирают, потому что наш капитан — «выжимала ветра» и, как всякий «выжимала», весьма ревностно относится к своим брамселям. Тем более что поставленный брамсель служит как бы границей между крепким ветром и штормом. Если стоят брамсели, значит, надо думать, что будет обычный ветер, хотя мне не раз приходилось видеть, как мы несли брамсели даже при зарифленных марселях, когда бушприт до половины окунается в воду, а у подветренных шпигатов по колено воды. В восемь склянок никто даже не вспоминает о зарифливании марселей, и подвахта спускается вниз, напутствуемая предупреждением «быть наготове». Мы расходимся по койкам, ворча на «старика» за то, что он-де не взял рифы, когда сменялась вахта, и теперь нас опять будут дергать наверх и портить нам отдых. Нет смысла засыпать, если тебя все равно скоро поднимут. Слышно, как на палубе свистит ветер, и судно с натужными стонами и скрипами едва влачится вперед. Когда его ударяет о крутую встречную волну, раздается такой грохот, словно мы врезались в скалы. Тусклая лампа в кубрике болтается как маятник, наши пожитки скатываются к подветренному борту. «Неужели этот чурбан второй помощник не сообразил убрать брамсели? Дождется, что у нас снесет все мачты», — ворчит по своему обыкновению старина Билл, который, как большинство старых матросов, не любит, когда с судном неумело обращаются. Тем временем наверху что-то командуют, а с полубака доносится: «Есть, сэр!» О палубу стучат снасти, слышно хлопанье полощущегося по воздуху паруса и те резкие отрывистые звуки, которые издают матросы, когда они выбирают гитовы. «Значит, убирают фор-брамсель!» Сна у нас ни в одном глазу, и мы в точности знаем, что делается на палубе, как если бы и не уходили с нее. Знакомый голос советует с марса вахтенному помощнику подобрать наветренные брасы. Потом прямо над нашими головами на палубу швыряют снасти. По протяжным крикам людей и скрипу тросов мы безошибочно определяем, что уже убран бом-кливер. Но второй помощник все еще держит грот-брамсель, пока бак не накрывает огромная, как целый океан, волна. Возня на палубе свидетельствует, что и этот парус наконец убран. Судну становится легче. Бьют две склянки, и мы пробуем хоть ненадолго заснуть. Но почти сразу же — банг! банг! банг! — раздаются удары по люку и крик: «Все на-а-а-верх!» Мы вскакиваем с коек и, схватив на ходу куртки и зюйдвестки, бросаемся к трапу. Старший помощник опередил нас и уже ревет на баке, как разъяренный бык. Капитан выкрикивает команды на юте, а второй помощник со средней палубы. Судно положило на борт, подветренные шпигаты ушли в воду, весь полубак окутан облаком пены. Бухты бегучего такелажа сорваны с нагелей и перекатываются в струях воды по палубе. Брам-реи спущены до эзельгофтов, паруса неистово полощут и бьются о мачты, а вахта правого борта тянет риф-тали у грот-брамселя. Мы бросаемся к фоку и берем два рифа на фор-брамселе, стараясь опередить вахту правого борта, которая работает на гроте. Вся команда наваливается на грота-галс, а потом, пока скатывается кливер и ставится стаксель, мы, крюйс-марсовые, зарифливаем крюйсель. Когда все закреплено и уложено, раздается команда: «Подвахта вниз!» — и теперь можно еще немного (каких-нибудь полтора часа) поспать. Всю ночную вахту и первую половину утренней нисколько не стихает, но к рассвету ветер заметно слабеет, и мы не только вытряхиваем по рифу из каждого марселя, но еще и ставим брамсели. А в семь склянок отдаются все рифы, команда работает на фалах, брам-шкоты выбираются хват-талями, ставится бом-кливер, и судно снова оказывается в своей прежней упряжи.
