«Я очень сожалею, что Твоя матушка вернулась в город. Боюсь, что прожужжат ей, бедной, уши нехорошими сплетнями»
(4 ноября 1915 года).
«Это гораздо лучше, что дорогая матушка остается в Киеве, где более мягкий климат, где она может жить более согласно своим вкусам и слышать меньше сплетен»
(1 ноября 1916 года).
Александра Федоровна не питала особой симпатии к свекрови. Она всегда ощущала со стороны старой Царицы нерасположение, и Её душа, ранимая и чуткая, не могла с этим смириться. Любя Мужа и Сына больше жизни, Императрица Александра считала себя полноправной хозяйкой Царского Дома и болезненно переживала всякую попытку вторжения в это, Её святая святых.
Она знала, что Муж чрезвычайно чтит мать, всегда заботлив, внимателен и принимает к сведению то, что она Ему говорит. Но ведь «дорогая матушка» оторвана от событий, не знакома с истинным положением в стране, а то, что ей рассказывают, по большей части исходит от недоброжелателей.
Все как с ума сошли и на все лады спрягают их отношения с Распутиным. Некоторые мерзавцы даже намекают на то, что Она, Царица, состоит в интимной близости с Распутиным! Как низко пали люди! Какие у них извращенные мысли и испорченные души! Но Господь всё видит, Он знает истинную цену всему, и в конце концов всем воздастся по заслугам. Молитва Григория защищает Семью, спасает жизнь дорогого Алексея, и уж сколько раз в том можно было убедиться. Но другие этого не знают и не должны знать! Это их не касается. Горько сознавать, что в это тяжелое время мать Ники не находится среди своих…
Всё шло, как должно было идти. В 1916 году на фронтах наступила стабилизация. Русская армия перенесла поражения предыдущего года и не только восстановила свою военную силу, но и увеличила ее. Было ясно, что Германии не удалось добиться своих стратегических целей и одержать победу ни на Востоке, ни на Западе. Её союзница Австро-Венгрия вообще уже дышала на ладан.
По всем прикидкам и расчетам следующий, 1917 год, должен был стать годом разгрома Германии и Австро-Венгрии и окончания войны. В Париже, Лондоне и Петрограде были согласны с этим прогнозом. Члены Антанты стали разрабатывать общий план совместного наступления, намечая его на весну 1917 года. Однако вскоре случилось то, что опрокинуло все договоренности и детально разработанные планы военной кампании. Пала Россия, пала, по словам Уинстона Черчилля, «заживо съедаемая изнутри червями».
Уже в 1916 году почти все в России ощущали, что социальная почва колеблется, что всё вокруг замерло в ожидании роковых событий. Будущего ждали кто со страхом, кто со злорадством, кто с безразличием. Никто не хотел искать согласия, никто, кроме Императора Николая И, авторитет которого в образованных кругах общества был окончательно подорван слухами и инсинуациями.
Его во всем обвиняли и ему ничего не могли простить. Перемешивая правду с измышлениями, достоверные факты с откровенной ложью, законодатели общественных настроений, как из кругов Государственной Думы, так и вне ее, рисовали трагическую картину русской действительности: власть находится в «плену темных сил», и это тлетворное влияние объясняет и поражения на фронте, и все нестроения в тылу. Царь далеко, в Ставке в Могилеве, а в Петрограде, как утверждалось, все дела «решает Императрица со своим ментором Распутиным».
Мария Федоровна не могла больше оставаться в столице. Её мучили эти разговоры, у нее не было сил слушать ужасные повествования, ей не хватало воздуха. И весной 1916 года она уехала. Уехала в Киев. На душе стало спокойней. Из родных там была лишь дочь Ольга и зять Сандро (Александр Михайлович), командовавший авиацией Юго-Западного фронта, штаб которого находился в Киеве. Вдовствующая Императрица разместилась в импозантном Мариинском Дворце, стоявшем на берегу Днепра.
Она постоянно посещала госпитали, подолгу беседовала с ранеными, и эти встречи благотворно воздействовали. Сколько в этих солдатах искренности, простоты; какие у них открытые лица, как рады видеть её, с каким восторгом глядят, как подробно рассказывают о своей жизни. В них нет никакой злобы, совсем отсутствует недоброжелательство. Вот если бы те, кто наверху общества, могли бы так же относиться к жизни, с таким смирением и честностью относиться к долгу и к своей судьбы, как бы было хорошо и многих бы проблем совсем не существовало.
Когда погода позволяла, то совершала прогулки в открытом экипаже по живописным улицам старинного города. Люди узнали её, снимали головные уборы, кланялись. «Царица, Царица…», — слышалось в толпе.
В октябре того года исполнялось пятидесятилетие свадьбы Марии Федоровны. Полвека она уже в России. В это трудно было поверить. Какая большая жизнь, какой огромный мир уже за плечами! В тот день утром в Киев прибыл из Могилева Николай II с Сыном Алексеем.
Мать и бабушка встречала своих близких на вокзале. Сразу отправились в Софийский собор, а после службы — во дворец, где дорогие гости провели два дня. Ездили к Ольге в госпиталь, и так обидно было, что в такой момент Ольга была больна и не могла проводить с ними время. Совершили втроем — Царь, Вдовствующая Царица, Наследник Цесаревич — большую автомобильную прогулку по окрестностям. Было хорошо и приятно, и куда-то исчезли опасения и страхи.
Но всё равно нежелательное случилось: 29 октября в Киев прибыла Великая княгиня Мария Павловна, подарившая Вдовствующей Императрице икону, с подписями всех членов Фамилии на обратной стороне, всех, кроме… Царя и Царицы. Михень была демонстративно суха с Императором, и Мария Федоровна нашла это «очень странным». Подобный маленький эпизод не испортил настроение старой Императрице.
Она особенно рада была видеть Внука, который так вырос и возмужал за последние месяцы. Нрав стал меняться: теперь это уже был сосредоточенный молодой человек, хотя Ему всего и было-то двенадцать лет. Больше бабушка Внука не увидит. Никогда на этом свете уже не встретятся…
Накануне приезда Николая II в Киев Мария Федоровна намеревалась решительно поговорить с ним о Распутине, попросить его обратить внимание на настроение общества и удалить некоторых министров, которые обществу были неугодны. Но когда она увидела Сына, с ним они не виделись несколько месяцев, то вся «настойчивая решимость» испарилась.
Он был таким бледным, худым и даже изможденным, что у матери дрогнуло сердце. Ольга Александровна позже вспоминала, что она «была потрясена, увидев Ники таким бледным, исхудавшим и измученным. Маму встревожила Его необычайная молчаливость». Хоть разговор о политическом положении дел Мария Федоровна и затеяла в один из вечеров, но он быстро прекратился. Сын отделывался общими словами и междометиями, а у матери не было сил тиранить Его просьбами и вопросами, которые Императору были явно не по душе.
