Десятки тысяч эмигрантов остались без всяких средств к существованию. Только безработных русских шоферов в Париже было больше тысячи. Ни у кого из них не было никаких запасов — ни денежных, ни продовольственных, ни вещевых. Продавать и разбазаривать было нечего.
Многие тысячи их бросились в «Arbeitsamt»[17], впервые же дни приступивший к найму чернорабочих для отправки в Германию. Громадные залы реквизированного оккупантами дворца на набережной д'Орсэй со штофными обоями, узорчатыми дверями и позолоченными потолками наполнились толпами безработных иммигрантов — русских, марокканцев, алжирцев, индокитайцев. Французы туда не шли.
На улице Оливье де Серр, в самом центре 15-го, «русского» городского округа, новоявленный «фюрер» русской эмиграции во Франции «светлейший князь» Горчаков со своей стороны тоже открыл бюро по найму рабочих для отправки их на германские фабрики и заводы. В течение очень короткого срока в Париже не осталось ни одного русского безработного.
Шли месяцы. Гитлеровцы прилагали все усилия, чтобы наладить экономику Франции и поставить ее себе на службу. К Франции была применена политика «ухаживания». Никто во всем мире не понимал, что это означает.
Знали об этом только сам Гитлер и его ближайшее окружение. Гитлеровский план нападения на Советский Союз — «план Барбароссы» — был уже готов. Нужно было обеспечить тыл на Западе, чтобы ринуться весною на Восток.
К осени 1940 года парижская жизнь во многом изменилась по сравнению с июньскими днями. Несколько миллионов парижан вернулись в родной город. Перемирие было давным-давно заключено, французские вооруженные силы — распущены. Гражданское управление перешло в руки престарелого маршала Петена, с первых же дней взявшего на себя роль гитлеровского лакея. Столицей Франции стал город-курорт Виши. Юг и юго-запад страны остались неоккупированными. Из Лондона подавал по радио свой голос французский генерал де Голль, обещавший французам вернуть Францию такой, какой она была до 1 сентября 1939 года. Французские «деловые люди» слушали, перешептывались, надеялись, что кто-то их спасет, а тем временем потихоньку… торговали с оккупантами: les affaires sont les affaires (дела остаются делами).
Париж покрылся сетью комиссионных магазинов, в которые вконец разорившиеся обыватели и рантье относили картины Клода Моне и Коро, золотые табакерки, бронзу, фарфор, гобелены, старинное оружие и серебро, редкие книги, стильную мебель. Все это в большей своей части уплывало в Германию, в меньшей — попадало в руки новоявленных миллионеров, в несколько недель разбогатевших на поставках различных материалов для армии своего противника и векового врага.
Пусть гитлеровский сапог давит «прекрасную Францию», ведь «дела остаются делами»!
Представители крупной буржуазии шли еще дальше.
Мне пришлось услышать в годы оккупации из уст одного крупнейшего французского промышленника следующее: — Пусть лучше Гитлер, чем эта дрянь (при этом он показал рукою на сновавший по улице рабочий люд).
Это высказывание не было единственным, и уста, его произнесшие, не были одинокими.
В те страшные годы я убедился в том, что международная солидарность представителей финансовой олигархии всех стран есть нечто вполне реальное и вопиющее по своему потрясающему цинизму. Патриотизм для этой немногочисленной группы человеческих существ есть понятие несуществующее.
Но, говоря об инертности французского мещанина в период гитлеровской оккупации, того самого мещанина, который безучастно сидел, сложа руки и ожидая избавления с Востока, я не могу умолчать о движении Сопротивления и о той героической подпольной борьбе, которую вели с захватчиками французские коммунисты. Борьба эта не будет забыта свободолюбивыми народами. Имена героев, павших в неравной борьбе, окружены ореолом бессмертия вместе с именами тех, кто в грозную годину развязанной Гитлером мировой бойни был их сотоварищами по оружию и кто решил исход войны.
О движении Сопротивления и о подпольной борьбе французских коммунистов написано много и в исторических исследованиях, и в мемуарах, и в художественной литературе. Возвращаться мне к этой теме излишне. Отмечу только, что на всем протяжении войны в «русском Париже» о движении Сопротивления говорили мало. Все целиком были захвачены грандиозными событиями на Востоке и именно оттуда, и только оттуда, ждали исхода войны.
Среди парижских нуворишей, в несколько месяцев составивших на поставках вермахту миллионные состояния, было вкраплено и несколько эмигрантских имен, ранее никому не известных.
Допустим, что вермахту срочно нужно несколько миллионов карманных зеркалец для бритья, зубных щеток и карандашей для раздачи офицерам и солдатам; германскому Красному Кресту понадобились сотни тысяч тарелок, вилок и ножей для открываемых в Париже солдатских клубов и столовых; интендантству требуются парусина, кожа для подметок, мыло, фанера и многое другое.
Случайно какой-нибудь студент богословского института, шофер, официант или белошвейка знают, где все это припрятано и какие пути ведут к владельцам этого имущества или к промышленникам, производящим его на своих заводах. Они предлагают оккупантам свои услуги по поставке этих зеркалец, тарелок, парусины, подметок в нужном количестве и в кратчайший срок. Сделка заключена.
Студент, шофер или официант получают аванс в несколько миллионов франков. Всем промежуточным инстанциям они раздают десятки и сотни тысяч комиссионных. Владельцы и промышленники получают свою долю.
Но больше всех наживается предприимчивый организатор всей этой поставки. Через несколько дней вермахт, Красный Крест и гитлеровское интендантство получают необходимые им щетки, вилки, кожу, фанеру, а новоявленный делец опускает в свой карман миллионы франков.
Бумажные франки эпохи оккупации — вещь ненадежная. Золотого обеспечения у них нет. Нувориши сейчас же обращают их в недвижимое и движимое имущество постоянной ценности: золото, бриллианты, меха, серебро, предметы искусства.
Постепенно в «русском Париже» наряду с ними появляются комиссионеры и посредники, которые поставляют им всевозможное добро, в свою очередь наживая на каждой продаже 100 процентов прибыли. Спекуляция пускает свои корни все глубже и глубже. Моральное разложение значительной части «русского Парижа» начинает течь по новому руслу. В беседах появляются новые темы. На улице, в общественных местах, за чайным столом и по телефону только и слышны разговоры о том, кто, где, на чем и сколько заработал.
Фантазия спекулянта не знает границ. Каждый второй или третий белый эмигрант внезапно открывает у себя коммерческий талант и с головой уходит в омут ажиотажа, спекулятивного азарта и рвачества. У большинства дело не идет дальше покупки и продажи какого-нибудь серебряного портсигара или пары бронзовых подсвечников. Но некоторым бешеная спекуляция приносит весьма существенные плоды. У безработного шофера появляется в галстуке жемчужная булавка, на пальце — золотой перстень с рубином, в кармане — золотой портсигар, на груди — золотые часы с массивной цепочкой; у швеи, влачившей полуголодное существование, — бриллиантовые серьги, кольца, колье, меха, столовое серебро, бархатные платья, фарфор, гобелены.
