И хотя меня мало волновали странности поведения русских у себя на родине, брат и сестра очень понравились. Сестре позже предоставила работу, а с братом у меня завязался роман. Как я его для себя определила: «полезный роман».
Дмитрий был красив и беден, просто нищ. Кем он мог работать? Разве время от времени давать какие-то консультации, а еще быть на содержании у богатых женщин, надеясь устроить свою судьбу выгодным браком. Я подходила идеально, денег много, одинока, древностью рода блеснуть не могла, следовательно, призрак короны над его головой должен быть для меня весьма манящим.
К чести князя, он не стал расчетливо ухаживать за мной, он просто влюбился, хотя бы на время. Но это то, что мне нужно. Я отдохнула душой. После сумасшедшей Миси, дягилевских репетиций, возни со Стравинскими мне нужно было просто отдохнуть, чтобы осознать, что я еще жива.
Получились настоящие каникулы. Я сразу сказала, что не стану ни его женой, ни даже постоянной любовницей. И Дмитрий это принял, не действовал мне на нервы, как Игорь Стравинский.
А еще мы съездили в Грасс, где Великий князь познакомил меня с замечательным человеком, но об этом отдельный разговор.
Расстались мы спокойно, поняв, что все кончено, он просто ушел. Однако добрыми друзьями остались, Дмитрий женился на состоятельной американке, в Париж приезжал еще не раз, искренне радовался моему успеху и позже умудрился познакомить меня еще с одним полезным человеком – Сэмюэлем Голдвином, тогдашним богом кино. Я даже смеялась:
– Дмитрий, ты гений полезных знакомств.
– Я рад.
Все-таки эти русские не такие, как все, их недостатки и их достоинства так переплетены, что легко переходят одно в другое. Щедрость души может превратиться в безалаберность, а та легко переходит в безответственность даже по отношению к себе самому.
Дягилев много лет страдал от диабета, ему бы беречься и питаться осторожно, особенно в последние годы, когда стало ясно, что болезнь зашла слишком далеко. Он сидел на диете, не позволяя себе ничего сладкого… шесть дней с понедельника по субботу, зато в воскресенье с чувством исполненного долга объедался сладостями и при этом выглядел как толстый довольный кот. А еще Дяг мог запросто съесть коробку конфет, если сильно волновался. Волноваться Сержу приходилось часто…
К 1929 году он стал по-настоящему плох. Переживали все, особенно Мися, которая связана с ним какой-то невидимой нитью. Лето Дягилев проводил в своей обожаемой Венеции, куда должны были зайти и мы с герцогом Вестминстерским на яхте «Летучее облако». Со мной рядом маялась несчастная Мися, которую Серт и Руся больше не звали с собой в путешествия.
И вдруг вызов Мисе:
– Приезжай немедленно, умираю!
Вендор (герцог Вестминстерский) все понял и приказал развернуть яхту к берегу. Мы помчались к Дягу, который действительно умирал от диабета.
Я привыкла видеть Дягилева полным сил, даже когда тот засыпал прямо в кресле партера, окончательно устав от репетиций; стоило открыть глаза, и он начинал действовать. Теперь перед нами лежал совершенно разбитый, обессиленный человек, в летнюю жару дрожавший под одеялами. Серж Лифарь и Борис Кохно сделать ничего не могли.
Мися тут же принялась распоряжаться. Мисина суета помогла, набежавшие врачи все же немного привели Дягилева в чувство.
Подруга отправила меня обратно на яхту:
– Обойдусь. Спасибо.
Даже тогда она считала Сержа своей собственностью. Я ушла, но когда мы уже снова вышли в открытое море, меня словно что-то толкнуло: надо вернуться! Вендор был недоволен:
– Что еще произошло, куда тебя тянет?
– Бенни, там что-то случилось. Что-то с Дягом.
Герцог смотрел на меня, слегка скривившись, без слов ясно: сумасшедшая! Развернуть огромную яхту, уже отправившуюся в круиз, когда ее пребывание в каждом порту расписано по часам…
– Дай мне лодку и матроса, чтобы догреб до берега.
– Совсем сошла с ума?!
Мы вернулись, правда, сойдя на берег, я тут же отправила Вендора обратно, он снова усмехнулся, яхта вышла в море. Глядя ей вслед, я подумала, что в следующий раз могу и не попасть больше на борт, но дурное предчувствие пересилило. Оно касалось не красавицы-яхты и не герцога Вестминстерского. И не обмануло.
Увидев Мисю с заплаканными, ошалевшими глазами, я поняла, что случилось худшее:
– Что?
– Дяг…
– Куда ты идешь?
– Заложить свою бриллиантовую цепочку. У меня ни франка, все отдано на похороны…
Дягилев умер от диабета. Я заплатила его долги, помогла с похоронами, но деньги не могли вернуть и частичку этого потрясающего человека. На кладбище мы с Мисей стояли, прижавшись друг к дружке, словно две сироты.
И все же я пресекла дурацкую выходку Лифаря и Кохно, которые вознамерились ползти вслед за гробом на коленях, как в каком-то романе у их русского писателя Достоевского. Глупость, словно этим измеряется любовь к ушедшему Дягу. Мися со слезами показывала мне на парней:
– Не могу убедить их отказаться от этой затеи. Грозят вообще лечь следом в могилу.
Я спокойно и тихо сказала:
– Встать.
Лифарь и Кохно со вздохами подчинились.
Мися смотрела на меня уже несколько иначе…
После ее дурацкой заботы о Стравинском, едва не приведшей к разводу супругов (оказывается, сама идея развода принадлежала моей сумасшедшей подруге), мы если не поссорились, то охладели друг к дружке. Смерть Дягилева окончательно помирила нас.
Конечно, мы еще много раз ссорились, казалось, навсегда, но мирились снова и снова. Две змеи жить друг без друга не могли. Но теперь уже я стояла на ступеньку выше, и Мисе приходилось смотреть на меня снизу вверх, что, впрочем, не мешало ей чувствовать себя хозяйкой и моей жизни тоже.
Говорят, я все время нарушаю правила. Глупости! Я их не нарушаю, я их разрушаю. К чему мне правила, которые неудобны, да к тому же чужие?
У женщины должен быть свой запах. Не у каждой, нас так много, что запахов не хватит.
Но женщина не имеет права пахнуть тем, мимо чего она проходила, – пищей, пылью, сыростью и, уж конечно, потом! А еще она не должна пахнуть цветочной оранжереей, втиснутой в расфуфыренный флакон.
– Это не запах элегантности! – Я в сердцах швырнула в угол вычурное изделие из стекла немыслимой стоимости с цветком жасмина на этикетке. Откровенно надоело источать аромат целой клумбы. Хотя так благоухали все – от королев до кокоток, только цветы были разными.
– И что тебя не устраивает? – Мися совершенно спокойно красила губы. Она даже не удивилась такому бунту.
– Нет, ты только посмотри! «Вечернее опьянение»… Слава богу, хоть не «Утреннее похмелье».
