Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом по полмили. В каждой колонне следовали в одной миле один за другим по пять-шесть «Либерти». Центральное положение в конвое занимал крейсер противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами, с которых то и дело поднимались в воздух и садились обратно самолеты воздушного прикрытия.
«Джоном Карвером» командовал Мейер, американец немецкого происхождения. Чтобы познакомиться с ним и договориться по некоторым неясным вопросам, связанным с нашим пребыванием на транспорте, Паластров и я поднялись на мостик.
— Очень приятно иметь на борту подводника, — Мейер протянул мне сухую, костлявую руку, изобразив на тонких губах что-то похожее на улыбку. — Теперь мы с вами вместе будем подвергаться подводной опасности.
— Только сейчас на борту вашего «Либерти» я читал, мистер капитан, журнал «Лайф». Там пишут, что немецкие подводные лодки уже не опасны, — возразил я.
— Правильно! Для журнала не опасны. — Слова Мейер а рассмешили американских моряков, стоящих на мостике. Они придвинулись к нам. — Этот «Лайф», знаете, как называют?
— Нет.
— «Эх, и лайф! Лучше бы смерть»[13]. Все на мостике снова рассмеялись.
— «Лайф» пишет, а немецкие лодки воюют, — вставил высокий американец, посасывавший длинную, словно по росту подобранную трубку.
— Ваши немецкие коллеги воюют так, что даже вот такое охранение, — Мейер обвел рукой круг, — им нипочем... топят нас — и все...
— Да, для хороших подводников, конечно, охранение только помеха, — согласился я. — Но журнал пишет, что немецкие подводники деморализованы и... плохо воюют...
— Журнал сам деморализован! — перебил капитан снова, поджав свои бескровные губы. — Немцы чувствуют себя хорошо...
С Мейером мы быстро договорились по всем вопросам. Он разрешил матросам и старшинам небольшими группами выходить на верхнюю палубу, пользоваться санитарными узлами наравне с экипажем «Джона Карвера», провести экскурсии по кораблю, организовать вечер самодеятельности. Но когда вопрос коснулся транслирования в кубрике последних известий из Москвы, возникли затруднения.
— Зачем матросу политика? — с заметной неприязнью говорил капитан. — Молодому человеку нужны музыка, танцы, девушки, вино. Музыку мы транслируем, танцевать разрешаем, а вино и девушек они найдут в Англии.
— Простите, у нас другие порядки, — продолжал я настаивать, не обращая внимания на усмешки американских моряков.
— Мистер командер, я не могу разрешить транслировать московскую станцию, — решительно заявил Мейер. — Вы лично, если хотите, можете слушать через офицерский приемник в штурманской рубке. И то... я бы на вашем месте не тратил на это времени. А матросы... давно известно: чем матросы меньше знают, тем лучше для них и для дела. Я бы развлекал их как-нибудь иначе.
Мне пришлось удовлетвориться возможностью самому прослушивать сводки Совинформбюро и рассказывать о них матросам и старшинам.
Имея общую скорость в девять узлов, конвой держал курс на остров Медвежий, с тем чтобы — на его траверзе повернуть на запад и обойти с севера норвежское побережье, оккупированное фашистскими войсками.
К вечеру четвертого дня конвой подходил к району этого каменного острова, одиноко брошенного в Северном Ледовитом океане на полпути между материком и архипелагом Шпицберген.
После очередной беседы с матросами и старшинами мы с Паластровым вышли из кубрика и направились к себе в каюту. На палубе нас догнал Свиридов.
У матроса был озабоченный и словно бы виноватый вид.
— Товарищ капитан третьего ранга, — Свиридов понизил тон до шепота, — эти... вот тот...
— Кто?
— Джон Бурна... все время агитирует наших матросов ехать в Америку. Говорит, там чуть ли не рай, а у нас плохо. Говорит, он сам тоже чех, Иваном его звали, а теперь Джон...
— Так чем же Джон лучше Ивана?
Неожиданный вопрос заставил Свиридова на момент растеряться. Мое шутливое отношение к очень важному, как он полагал, сообщению сбило его с толку.
— Он оскорбляет нас, товарищ капитан третьего ранга.
— А вы отвечайте тем же.
— Чем? — Свиридов вопросительно взглянул сперва на меня, а затем на капитан-лейтенанта.
— Доказывайте, что у нас лучше, — подхватил Паластров, — и агитируйте его ехать к нам.
— Такого гада к нам нельзя, товарищ капитан-лейтенант. У него нет родины! — возразил матрос.
— Вот вы ему так и говорите, — вставил я. — Люди, которые изменяют родине и уезжают в чужие страны только потому, что сегодня там картошка стоит на две копейки дешевле, — изменники и гады. Он тогда поймет, что вы его тоже считаете гадом.
— Мы ему без намека... прямо так говорим... что он гад, изменник, предатель и... еще крепче... говорим кое-что, но... он не оскорбляется. Вот если бы вы разрешили...
— Что я должен разрешить?
— Бока немножко... помять.
— Вы с ума сошли? — я разозлился. — Вы, комсорг, говорите тàкие вещи?
— Мы ему за дело. Он иногда про фашистов говорит, что вроде они не такие уж плохие, даже хвалит их немножко. Другие американцы тоже на них иногда возмущаются. Они только вдвоем такие... Ведь таких людей только кулаками можно образумить.
— Кто второй?
— Вот Бурна и тот... его Друг, Чарли! Но тот поменьше болтает. Тот по-русски не говорит, а этот знает язык.
— Неужели в кубрике у вас происходят такие дебаты? — удивился Паластров.
— Не-ет, в кубрике бы ему... Он в кубрике не посмеет, на камбузе: вот как назначат рабочим по камбузу какого-нибудь матроса, Бурна сразу к нему и...
— А Бурна кок, что ли, почему он на камбузе?
— Не поймешь, кто он такой, только он все время там. Да он вообще везде... Работы, что ли, у него нет, не поймешь!
— Мистер командер! — услышал я в отдалении голос капитана. — Остров Медвежий. Хотите посмотреть? К вашим услугам! — наклонившись через планшир мостика, Мейер указывал вдаль.
Оставив Свиридова на палубе, мы поднялись на мостик.
В бинокль я увидел пологие очертания необитаемого островка, почти сплошь покрытого белым одеялом оледеневшего снега.
Установленный на большой тумбе перед капитаном приемопередатчик ультракоротковолновой связи вдруг захрипел и невнятным шипящим голосом передал какое-то распоряжение.
— Сейчас конвой будет делать поворот, — пояснил нам Мейер, привычное, ухо которого, видимо, легко разбирало приказания начальника конвоя.
— Откуда идут команды? — машинально спросил я. — Где старший начальник?
