«Г-ну де Монморанси не хватало только титула академика; теперь его история достигла своего завершения: полуреспубликанец в 1789 году, церковный староста при Империи, иезуит в 1821 году, восстановитель Испании в 1822-м, опальный министр, а затем академик; abyssus abyssum avocat»[40].
Счастье не ходит в одиночку: вскоре новоиспеченный академик был снова призван ко двору — 11 января 1826 года Матье назначили воспитателем герцога Бордоского, что было весьма завидной должностью.
1 февраля, в часовне Аббеи, Амелия стала госпожой Ленорман. Делеклюз пометил в своем дневнике, что благодаря этому случаю узнал фамилию девушки. Извещение о свадьбе было составлено таким образом: «Господин Сивокт (из Белле), господин и госпожа Рекамье имеют честь известить Вас о бракосочетании мадемуазель Амелии Сивокт, их дочери и племянницы, с господином Шарлем Ленорманом».
Несколькими днями позже, после вступительной речи Матье, в Аббеи состоялся праздник в его честь. В Академии все прошло как нельзя лучше: Матье отвечал граф Дарю, а Шатобриан по такому случаю прочитал отрывок из своего предисловия к «Историческим исследованиям». 17 февраля Бенжамен написал Жюльетте письмо с извинениями за то, что не явился к ней «ни по случаю бракосочетания мадемуазель Амелии, ни ради литературных успехов г-на де Монморанси. Надеюсь, что первое будет содействовать Вашему счастию. Вторые же — торжеству».
Торжество не продлилось долго. Матье был болен, но не до такой степени, чтобы встревожить своих друзей. Г-жа де Буань рассказывает, что было дальше:
Ему стало лучше; все надеялись, что он выздоровел, когда, в Страстную пятницу 1826 года, не чувствуя себя достаточно здоровым, чтобы присутствовать на богослужении, он отправился с женой и дочерью в церковь Святого Фомы Аквинского поклониться Кресту. Он преклонил колена, опираясь на стул; его молитва затянулась сверх меры, и г-жа де Ларошфуко попросила его не стоять так долго на коленях. Он не ответил, она подождала еще, потом повторила свои слова, потом перепугалась и попыталась его поднять — он был мертв. Его перенесли в ризницу. Оказанная помощь была напрасной — он уже не дышал. Сердечная болезнь оборвала его жизнь у подножия этого Креста, к которому он так горячо и, думаю, так искренно взывал последние тридцать лет.
Жюльетта примчалась в церковь Святого Фомы Аквинского и в последний раз взглянула на своего друга…
«Я всегда очень любила Матье и оплакивала его, — сообщает нам г-жа де Буань и добавляет: — Отчаянию герцогини Матье не было предела. Ее столь сухая душа вся объята страстью», что, в общем, было расхожим делом. Отчаяние Жюльетты не было шумным. Оно было глубоким, сосредоточенным. Легко себе представить, что не словами герцогини де Брольи: «Какая прекрасная смерть!» — можно было ее утешить… Альбертина права, но она выбрала неподходящий момент, чтобы говорить такое Жюльетте. Та была в состоянии шока. Матье был не только ее молодостью и самым любящим, самым бдительным из ее друзей. Он был еще ее совестью.
Жюльетта подавлена. Уже на Пасху она решила одна запереться в Долине. Она писала Амелии: «Сердце мое надорвалось, когда я вошла сюда, первые минуты были мне столь тяжелы, что я до сих пор считаю, что хорошо сделала, не позволив тебе поехать со мной…»
Затем она на несколько дней отправилась к своим друзьям в Анжервилье, как часто делала в минуты несчастий или отчаяния… Жюльетте было нужно, чтобы прошло время, чтобы свершился траур, чтобы раны зарубцевались и с ними можно было жить. Внезапные кончины не самые легкие для тех, кто остается на этом свете.
Адриан, находившийся в Риме, был потрясен; как и Жюльетта, он испытал ту же потребность бежать из города, замкнуться в одиночестве и прислушаться к своему сердцу. Он писал ей 9 апреля, находясь «за 24 мили от Рима»: «Благодарю Вас, дорогой друг, что вы поверили мне Вашу печаль, оросили меня Вашими слезами, и если Ваше сердце разрывается от горя и ищет общества таких же несчастных, как и Вы, и по той же причине, что и Вы, вы правильно сделали, вспомнив обо мне. Вы знали все добродетели его жизни, как знали Вы и все слабости моей…»
Что хочет сказать Адриан? Любезный Адриан, само совершенство? Как странно, что под влиянием сильной боли — Матье был ему как брат, их судьбы никогда не расходились, — Адриан обронил эту откровенность, тайну своей жизни, о которой Жюльетта, разумеется, знала уже давно, которая так хорошо скрывалась за внешними приличиями, а теперь вдруг вышла на поверхность с откровенностью, уже не повиновавшейся перу. Мы об этом догадывались: Адриан был не один в своем романтическом и горестном одиночестве, в роскошной обстановке, на берегу моря, говоря о прервавшемся великом роде с отрешенностью уцелевшего, того, кто оплакивает ушедших и самого себя… Подле него был юный секретарь «семнадцати лет, поселившийся в старой хижине рядом с разрушенным старым фортом, охраняемым семнадцатью солдатами и двумя десятками рыбаков… Эти развалины, это одиночество, это море — все эти немые предметы мне по душе», — признается он…
Через некоторое время он вернется к своему юному спутнику: «Я заберу с собой это почти дитя, впрочем, уже столь рассудительное, любезное, разумное, интересное, чтобы дать ему хорошее образование, и попрошу Вас иметь к нему дружбу, обещанную ему другом моей крови…» Все понятно. Добавим, что такие излияния в подобный момент особенно показательны.
Жюльетте пришла мысль собрать воедино документы, относящиеся к христианской и поборнической жизни Матье (теперь нам известно, какую роль он сыграл во время Империи в пользу плененного папы, а затем, при Второй Реставрации, среди тайных обществ — рыцарей Веры, Конгрегации) и попросить певца христианства написать его биографию. Шатобриан подумает над этим, но не доведет проект до конца. Как и многие современники, он отдаст дань уважения Матье: в своих мемуарах он рассказывает о погребении в Пикпюсе и отмечает ужасную деталь: гроб опрокинулся, прежде чем опуститься на дно могилы, словно этот христианин «приподнялся на боку, чтобы еще помолиться…».
***
У Жюльетты был еще один дорогой ее сердцу план — обеспечить карьеру Ленорману: она хотела бы, чтобы он получил какой-нибудь государственный или дипломатический пост, и с этой целью обратилась к герцогу де Дудовилю. 30 июля тот прислал ей записку, обещая поговорить с королем.
Благодаря влиянию г-жи Рекамье Ленормана-таки «поставили на рельсы», хотя расцвет его карьеры настал лишь при Июльской монархии. У молодой семьи были далеко идущие планы, она сгорала от нетерпения…
В августе молодой Ампер, который решительно отрекся от своих поэтических и любовных восторгов, несколько напуганный матримониальными планами, которые строили в его отношении его отец и знаменитый палеонтолог Кювье, хотевший выдать за него свою дочь Клементину, отправился по совету Жюльетты в Германию. Он решил изучить на месте интересовавший его язык этой страны и ее литературу. Наконец-то обозначилось его истинное призвание!
