Дремов пожевал сухими, будто опаленными губами и сказал старшине, что Горелую атакует одна их рота.
— Хиба ж можно? — удивился Шовкун. — Це ж як с хворостиной на волка…
— Так, старшина, — согласился Дремов и вдруг, то ли оправдывая командира полка, который дал такой приказ, то ли боясь, что старшина падет духом, стал торопливо говорить ему, что рота наносит отвлекающий удар, а севернее Горелой вроде наступает полк морской пехоты…
Поблескивая глазами из–под каски, Шовкун выслушал лейтенанта, но недоверчивый блеск его глаз говорил, что он не верит выдумкам.
— Не треба мене таки балачки, лейтенант, — помолчав, сказал он. — Раз одних послали, будем одни и держаться… Вроде потяжельше стали кидать.
Дремов поднял голову и в скрипе мин различил высокие шелестящие звуки. Потом гулкие, будто удары в барабан, взрывы. Они отчетливо выделялись в трескотне лопающихся мин.
— Снаряды, — сказал лейтенант. — Значит, артиллерию пустили… Так бьют, а мы еще целые. Со стороны глядеть, никто не поверит, что мы еще целые… За ракетами смотри, старшина. Пока ракет не будет, нет нам приказа отходить… Слышишь!
Каска старшины с блестящей вмятиной на макушке кивнула лейтенанту в ответ.
Батареи беглым огнем били по каменному «пятачку», где сидела горстка солдат. Снаряды дробили гранит, взрывы все чаще и чаще накрывали цель. Безостановочно пели осколки, расселина была затянута сизым дымом. Раскаленные куски металла глухо брякали о гранитные стенки.
— Санитар! — истошным голосом завопил кто–то рядом с Дремовым за выступом камня. Лейтенант заглянул туда и оторопел. Зеленцову, солдату, прибывшему в роту с последним пополнением, взрывом оторвало обе ноги. Одну выше колена, вторую посредине голени. Откинувшись спиной к камню, Зеленцов смотрел на оторванные ноги и тонко верещал:
— Санитар! Санитар!
Его молодое лицо со щегольскими усиками было восковым. На нем темнел широко раскрытый рот, а в нем язык, лопатой прижатый к зубам.
— Сани–та–ар! — Крик Зеленцова с каждым разом становился все глуше.
Санитара не было. Ротный санинструктор был убит еще на склоне.
Зеленцов сидел неподвижно, будто спину его приклеили к стенке. Но правая рука лихорадочно двигалась. Пальцы ощупывали камни, жухлые папоротники, густо забрызганные кровью, щебенку, торопливо мяли полы шинели.
Дремов догадался, что Зеленцов разыскивает оторванные ноги, которые взрывом откинуло метра на полтора. Одна закатилась под валун, и оттуда выглядывал только носок ботинка. Вторая лежала перед Зеленцовым, но тот уже не видел ее.
Лейтенант подскочил к солдату, но, взглянув в стекленеющие глаза, в восковое лицо, понял, что перевязывать бесполезно.
— Ты ляжь, — сказал он, ухватив Зеленцова за плечи. — Ложись, легче будет.
Зеленцов не сопротивлялся, но правая рука его, как и раньше, ощупывала все вокруг короткими ищущими движениями. Растопыренные пальцы ткнулись в бок лейтенанту.
— Санитар! — откидывая голову, будто его ударили в поясницу, прохрипел Зеленцов. — Са–ни–тар…
Дремов скрипнул зубами, поднял оторванные ноги и приставил их к красным культяпкам, торчащим из–под шинели. Зеленцов вытянул руки и уцепил свои ноги. Потом сразу обмяк, закрыл глаза и стал заваливаться на бок.
Рота таяла, как кусок масла, брошенный на подогретую сковороду. Измазанный грязью, оглохший от взрыва, Дремов отупело сидел в щели. Сейчас ему уже хотелось, чтобы снаряд или мина угодили в него. Сколько прошло времени с начала атаки, он не знал. Часы стояли — видно, по ним стукнуло осколком. Стекло было разбито, минутная стрелка согнулась, часовой не было. Только короткая секундная стрелочка по–прежнему прижималась в круглой впадинке на циферблате. Она, как хитрый зверек, замерла, притаилась, пережидала время, чтобы потом, когда часы починят, снова бойко бегать по делениям, отсчитывая секунды человеческой жизни. Дремов вдруг разозлился и ногтем выковырнул из гнезда секундную стрелку. Он не хотел, чтобы она отсчитывала ему секунды. Время перестало сейчас существовать для него.
Отупляющий грохот мин и снарядов оборвался так внезапно, что лейтенант не поверил тишине. Он несколько раз встряхнул головой, проверяя, не контузило ли его. Нет, взрывов тоже не было видно. Неподалеку осторожно завозились два солдата, забившиеся во время обстрела в каменную нишу под стенкой. Когда они вылезли из нее, лейтенант поразился, как в такой крохотной выбоинке могли уместиться двое.
Раз обстрел кончился, значит сейчас начнется атака егерей. Прихрамывая, лейтенант заторопился на левый край.
Кумарбеков был жив. Сняв с черноволосой, давно не стриженной головы пилотку, он обмахивал ею землю с пулемета. На кожухе блестели царапины от осколков.
— Жив, Усен? — Дремов толкнул пулеметчика кулаком в бок. — Цел пулемет?
Кумарбеков повернул круглое лицо и при виде лейтенанта раздвинул губы в улыбке. Но глаза у него было тоскливые и усталые. Улыбка не получилась. Она вышла кривой и вымученной.
— Цел «максимка», — ответил Кумарбеков и выкатил пулемет повыше, укрепив колеса на уступчике. Потом вставил новую ленту, оттащил под скалу второго номера, убитого во время обстрела, и лег за пулемет.
«Ничего его не берет», — удивился Дремов, мельком оглядев Кумарбекова. Тот и впрямь был какой–то заколдованный. За время обстрела его и не царапнуло.
Шовкун, у которого на каске прибавились еще две вмятины, хмуро пристраивался с винтовкой неподалеку от пулеметчика.
— Вон в тех камнях окопались, — сказал старшина, когда Дремов подошел к нему. — Скоро кинутся…
Лейтенант поглядел на груду валунов. Туда, куда он собирался пройти, если бы сержант Кононов проник в тыл к немцам. До валунов была сотня метров. Егеря, наверное, выпрыгнут на склон с обеих сторон осыпи. Надо сразу ударить по ним из пулеметов.
Атака егерей не пугала Дремова. По сравнению с адом взрывов, от которых и сейчас еще звенело в ушах, атака представлялась ему какой–то детской войной в солдатики. Немцев можно встретить огнем, можно бить из пулеметов, бросать гранаты. С ними можно драться, кричать, видеть, как они падают после выстрелов. С ними рота будет сейчас на равных.
Дремов торопливо пошел по расселине, пересчитывая солдат. Потери были не очень большие. Многих ранило осколками. Их перевязывали товарищи. Раненые сидели с неподвижными, будто окоченевшими, лицами. Они понимали, что уйти некуда, что им надо будет брать винтовки и вместе со всеми ложиться в цепь. Дремов насчитал уже семнадцать человек. За поворотом он вдруг остановился, увидев Гаранина. Тот ел сухари. Держал в кулаке большой с подпалинкой сухарь и откусывал. Сначала глаза примеривались, где куснуть, потом он наклонял лицо со впалыми щеками и отхватывал очередной кусок. Затем, энергично двигая челюстями, дробил кусок зубами, проглатывал и снова кусал.
