Вышел на большую поляну, снежное поле расступилось, а по нему, то голубоватому, то белому с розовым отливом, рассыпаны ослепительные искорки, горят, переливаются, сверкают. Тучки разошлись, растворились, но небо еще задернуто легкой дымкой. И в этом пока мертвом мутном, белесом небе, еще не оттаявшем, чуть-чуть, только еще намеком проглядывает местами или угадывается мартовская синь-бирюза. Только угадывается. Еще ведь январь. И опять все повернулось к прежнему, опять заговорило ожидание, предчувствие, нетерпение - скорее бы. И он прибавил шагу, словно от этого зависело время, скорость его течения.
...А вот и февраль. После трехдневной метели хлынул свет, напоил небо, и разлилась по нему синь-бирюза.
Славка читает свежую полосу. Он с трудом заставляет себя следить за буквами, точками и запятыми, потому что следить невозможно, не хватает выдержки, таких полос еще не было никогда, таких дней не было за всю войну.
Штаб Донского фронта, 2 февраля 43 года, 18.30
Москва
Верховному Главнокомандующему
Вооруженными Силами
Союза ССР
товарищу СТАЛИНУ
Б о е в о е д о н е с е н и е No 0079 - ОП
Выполняя Ваш приказ, войска Донского фронта в 16.00 2.11.43 г.
ЗАКОНЧИЛИ РАЗГРОМ И УНИЧТОЖЕНИЕ ОКРУЖЕННОЙ СТАЛИНГРАДСКОЙ
ГРУППИРОВКИ ПРОТИВНИКА.
...Разве можно тут следить за буквами, значками, точками, запятыми? Все плывет, кружится перед глазами, то и дело воображение выносит на зимние пространства, где теперь тихо, где только что завершена великая битва.
"В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда ПРЕКРАТИЛИСЬ. Подсчет трофеев продолжается".
Славка знал, что это должно было наступить, и это наступило. Никогда еще ничего печатного он не читал с таким восторгом, как это д о н е с е н и е, как это сообщение Совинформбюро, где подробно перечислялись трофеи и фамилии высшего немецкого офицерства, взятого в плен нашими доблестными солдатами. Тут и сам фельдмаршал Паулюс, и его личный адъютант полковник Адам, и генерал-полковник Вальтер Гейтц, генерал-лейтенант фон Роденбург - о, эти фоны! - фон Зикст Армин, фон Ленски, генерал-майор Раске, генерал-майор Магнос. О, эти сладкие фамилии с фонами и без фонов, эти генералы и полковники Гитлера в плену!
И тут же еще "В последний час", где сообщалось, что наши вытряхнули немчуру из Лисичанска, Барвенкова, Балаклеи, из Батайска, из Ейска, из Фатежа, из славного города Азова, перерезали дорогу Курск - Орел, а также дорогу Белгород - Курск. С боем взяли под Курском Золотухино и Возы, Щигры и Тим, на Украине - Красный Лиман, Купянск, Изюм, а также выбили немца из Старого Оскола.
Идут наши ребята, наши войска, уже перерезана дорога Курск - Орел. Это же близко к нашим лесам, Слава, совсем под боком.
А как там чувствует себя бывший инженер спиртоводочной промышленности Бронислав Владиславович Каминский? Тревожно. Нехорошо. Тревожно и страшновато было еще вчера, от этой речи фюрера. Почему фюрер заговорил так? Неужели сам больше не верит? "В этой гигантской борьбе всех времен мы не смеем ожидать, что Провидение подарит нам победу". Не смеем ожидать? А как же? Во имя чего же тогда?.. "В сознании того, что в этой войне, может быть, не будет победителей и побежденных, а могут быть лишь пережившие и уничтоженные, национал-социалистское государство будет вести эту борьбу с тем самым фанатизмом..." И это речь по поводу десятилетия прихода к власти? В чем дело? Теперь Каминский знает, в чем дело, ибо сегодня сводка верховного главнокомандования германской армии сообщает:
"Борьба в Сталинграде закончена. Верная до последнего дыхания своей воинской присяге, шестая армия под образцовым командованием генерал-фельдмаршала Паулюса пала".
Пала. Страшное слово. Трехдневный траур. Что же остается нам?
И обер-предатель садится за сочинение приказа, нет, не приказа воззвания. Он судорожно пишет с тем самым фанатизмом, который... "Над населением освобожденных областей вплотную нависла угроза возвращения сталинских войск и сталинских порядков".
В этом же номере локотской газетки Славка читает о втором награждении Каминского орденом "За храбрость и отличие". Тут же сообщается о личном горе Бронислава Владиславовича - смерти сына, который, слава богу, никогда уже не вырастет сыном предателя, а только будет всего лишь мертвым сыном предателя, и еще о смерти в больнице (от партизанской пули) заместителя Каминского - Балашова.
Соболезнование
Пусть будущее поможет Вам перенести тяжелые утраты.
Ваш Бернгард - генерал-лейтенант
Этот Бернгард, генерал-лейтенант, будет повешен в 1945 году на площади в Брянске накануне Нового года.
Это я, автор, вторгаюсь, Слава, это я говорю, прошу простить меня за вторжение, не могу удержаться, чтобы не сообщить об этом заранее, не могу стоять в стороне, когда ты листаешь эти страшные страницы. Да, он будет повешен, как военный преступник, я сам видел это, присутствовал на процессе и писал об этом процессе. Он сидел на скамье подсудимых и говорил:
- Их глаубэ, я верю, - говорил Бернгард, генерал-лейтенант, - что недалек тот час, когда великая Россия протянет свою великодушную, дружескую руку маленькой Германии и поведет ее к счастливому будущему.
К его несчастью, он поумнел всего за несколько часов до виселицы.
Пока же генерал-лейтенант Бернгард выражает соболезнование Каминскому, которого не скоро еще найдет справедливая пуля, - его схватят убегающего и прикончат где-то за пределами родной земли. А пока он тоже еще живой, полон страха и кровавых замыслов, пока он судорожно пишет: "...нависла угроза возвращения сталинских войск и сталинских порядков".
А вот уж и март. Начало марта. На взмыленном жеребце прискакал Николай Петрович. Вошел, часто и возбужденно дыша.
- Слава, - сказал он возбужденно, - опоздали мы с самолетом, наши пришли в Севск. Собирайся, поедешь в Севск, к нашим.
Надо же такому случиться. Только что, в прошлом номере, была напечатана лучшая Славкина заметка "Скоро придут наши", почти на половину полосы, только что его сильно похвалил Николай Петрович за эту заметку, и вот наши уже пришли. Наконец-то!
Что брать с собой? А ничего. Бумагу да карандаш, удостоверение свое на парашютном шелке. Оделся Славка, подошел зачем-то к своему топчану, поправил серое одеяло, отвернул изголовье - там лежали бумаги Славкины, кое-какие записи и стихи, которые он никому еще не показывал. Посмотрел на эти бумаги и снова прикрыл их, поправил изголовье. Потом с Нюрами попрощался, с Иваном Алексеевичем, с Бутовым Александром Тимофеевичем, как будто навсегда прощался.
- Ладно, - сказал Николай Петрович, - через три дня вернешься, пошли.
