- Ладно, - сказал Николай Петрович, - через три дня вернешься, пошли.
Николай Петрович ехал на жеребце, Славка шел рядом. После гибели его кобылы он до сих пор ездил по командировкам с оказиями да на своих двоих, все еще не могли достать ему лошадь.
Дорога была скользкой, солнце как бы смазывало салом накатанные колеи, идти по ним было невозможно, и Славка шагал обочиной, по снежному насту. Подкованный жеребец Николая Петровича шел по дороге.
- Ты вот что, - говорил сверху Николай Петрович, - ты, гляди, с ними не уйди, материалу наберешь, поможешь газету подготовить - и домой. Ты меня понял?
- Конечно, понял.
Душа Славкина рвалась наружу, глаза его не могли наглядеться на полыхающий свет снежного мартовского дня. Розовые прутики в молодом березняке были ослепительно молоды и свежи, голубого и розового света в небе и на земле было так много, голос Николая Петровича и его слова были прекрасны!
14
В Севск Славка ехал с армейским капитаном, в санях. Капитан. Он был тоже в белом полушубке, в дымчатой шапке со звездочкой и... в погонах. Первое, что увидел Славка, когда подходил к капитану, это были погоны. Погоны? Не сразу к этому привыкнешь. Они без слов говорили, как много времени прошло там без Славки, какая жизнь прошла там без него. Дошли до погон. Не сразу до этого дойдешь. А капитану хоть бы хны. Как он привычно двигается в этих погонах. И петельки специальные на плечах, на полушубке, и полушубок уже такой, да и не такой, как у Славки. У Славки он гражданский, даже при автомате. Звездочка и погоны - всего-то! И Славка рядом с ним сразу показался гражданским.
В политотделе рассказывали, как первый танк наш встретили. Смотрят танк, затаились, изготовились гранаты пустить в ход, думали, немцы прорвались. Нет, на танке звезда, неужели наши? А тут люк открывается, и выскакивают в шлемах и с погонами двое. Немцы в нашем танке. Опять залегли, кто-то не выдержал, автоматом полоснул, те за танк зашли, орут оттуда: что там, очумели, это мы, советские танкисты; высунулись, звездочки на шлемах показывают. Стали сходиться, осторожно, недоверчиво, с оружием на изготовке. Партизаны? Партизаны. А вы? А мы - не видите, что ли, хлопцы?! И последние метры побежали друг другу навстречу, кинулись друг на друга, обниматься стали, плакать начали. Этим-то привычно, военным, все видели, а партизаны плакать начали. Как же вы тут? Да вот живем, ребята, вас все ждали. Ну вот и мы, давайте к вам, показывайте, как живете. Сели в танк, в бригаду Суземскую поехали.
Славка успел уж понаслушаться в политотделе, а увидел - погоны эти его ошеломили, а уж через несколько минут, когда сидели в санях с капитаном, он уже любовался ими, его погонами, и чувствовал, как приливала к нему по сложным, непроследимым путям симпатия к этому капитану, нет, не симпатия, а что-то горячее, большое, и не к капитану, а к тому, что стояло за капитаном и заслоняло его самого. Оно было там, куда они ехали.
Всю дорогу Славка чувствовал себя словно перед каким-то событием, которое вот-вот должно произойти, он спешил застать это событие и весь был там, а тут, на санях, было только ожидание, только езда. Поэтому он и не подумал даже заговорить с капитаном, расспросить его о чем-нибудь, ему было не до этого, он ехал, спешил, он весь был там.
Суземку миновали, еще что-то миновали, и вот он - Севск наконец. По улицам пехота идет, машины гудят, крупные машины, гудят утробно, мощно, крытые брезентом. Лошади, пушки. Как только въехали в улицу, Славка сказал капитану спасибо, спрыгнул с саней и вошел в первый же домик, окраинный, небольшой домик.
Вот она где была, наша Красная Армия! Вот где была ее сила, ее мощь, ее решимость идти вперед, до самого логова немецкого, ее непоколебимая уверенность в себе! В комнате был один человек, один воин. В белых шерстяных чулках, в бриджах и нижней рубашке, он лежал на кровати, руки раскинуты, отдыхают, ноги в белых шерстяных чулках положил он на железную никелированную спинку. А на загнетке - в доме была русская печь, - на этой загнетке, прямо на углях, на горящих чурочках, стояла сковорода, шипела, постреливала, жарилась на ней глазунья. И пахло этой глазуньей, жареным салом и хорошим табаком.
Господи! Курить боялись на родной земле, в шинельный рукав курили, как бы немец не заметил; на привалах, в родных лесах своих, разговаривали шепотом; по деревням шли, отступая, в глаза не глядели бабам да детям, стыдно было, что оставляем их; когда удавалось спать, спали в сапогах, не раздеваясь, как бы не накрыл немец.
И вот он лежит - в нижней рубахе и в шерстяных носках. Начфин какой-то части. А на загнетке глазунья жарится. А войска идут, гонят немца. Это он, немец, когда-то лежал так, задрав ноги на спинку кровати, это немцы когда-то жарили глазуньи по загнеткам России, на Москву перли, в танках, в огромных грузовиках с медвежатами и зайчиками на дверцах, над чудовищными крутящимися колесами, в сверкавших стеклами автобусах, с фурами, с мохноногими битюгами; тяжелые пушки, тягачи, холеные морды и надменные картузы с высокими тульями, хамовитые мотоциклисты - все тогда перло вперед, по нашим дорогам, на нашу Москву.
Где они сейчас? Славка увидел, как по тем же дорогам наши справедливые танки, наши быстрые грузовики, наша светлая пехота, наши легендарные кавалеристы гнали теперь немца в обратном направлении, на Берлин! Так ясно увидел, что и себя представил среди этого грозного и чистого потока. И все оттого, что начфин лежал на кровати, положив ноги на железную спинку, а на загнетке стреляла, пузырилась, румянилась глазунья, а кругом гремела война и за окном шла пехота, меся сапогами влажный мартовский снег.
- Вот вы какие! - невольно вырвалось у Славки.
Начфин не вскочил немедленно, не бросился к оружию, а продолжал лежать, хотя перед ним стоял, хотя к нему вошел незнакомый и странный человек в полушубке, белой шапке, с автоматом, но без погон.
- Какие мы? - только и спросил он.
Славка только покрутил головой, не найдя, что сказать.
- А ты кто? - спросил начфин.
- Я вот партизан, - ответил Славка и продолжал смотреть перед собой чокнутыми глазами.
- Партизан? Да ну тебя! - Начфин подскочил и бросился к Славке. - Ну, дай обниму тебя. Первый партизан! Ну-ка шубку долой, будем завтракать.
Через начфина этого Славка сразу вошел в новую для него Красную Армию. Не та была она, какую оставил он тогда, на Варшавском шоссе, с теми несчастными, что невольничьим шагом ушли на Юхнов. Не та была армия! Новая, молодая. И погоны уже на месте были, и плевали они теперь на маскировку, никто не курил в рукав, никто не говорил шепотом.
Потом Славка прошел в город и быстро отыскал нужный дом, где жили посланные сюда Жихаревым Сергеем Васильевичем районные и городские руководители.
