Впереди вздымалась Мтацминда. С могилой Грибоедова.
По круто извивающемуся подъему он спешил к храму святого Давида. Дождался, когда откроют, и заказал панихиду по убиенным болярам Александру и Александру.
Немощный, высушенный временем священник, сострадая, взирал на поседевшего, безумно глядящего офицера в парадном мундире.
— Сын мой, до господа дойдет молитва и за того, кто не назван тобою, но чье имя в сердце твоем.
Бестужев в слезах упал на колени. Как осенило старика, что в сердце его и еще один убиенный поэт — друг далекой младости…
Убивают поэтов — умирает поэзия. Близка и его смерть.
Он жил неотделимо от Пушкина. Преклоняясь, браня, соревнуясь с ним, негодуя, надеясь убедить, удостоиться похвалы…
Последняя мечта — уйти в отставку, печататься у Пушкина в «Современнике» — рушилась, погребая его под обломками. Ему даже не дано отомстить за Пушкина, расквитаться с убийцей.
Немногое удерживало его в этой бренной, страдальческой жизни. С этого часа — того меньше.
Бестужев вернулся в свою пустую квартиру; сонному денщику Алешке Шарапову наказал никого но принимать.
Спустя три дня Бестужев написал Нине Грибоедовой о двух вершинах русской поэзии, о молнии, бьющей по вершинам…
Он писал о том, во что верил, но знал больше, чем писал. Отчаяние затопит, потом возможен жизнелюбивый всплеск. Но всплески такие все короче и реже. Темень беспросветнее.
* * *
…Потоцкий, первый собиратель тифлисских новостей, восхищенно присвистнул. Многие охотились за этой дивной птахой, но успешно только «сердечный приятель» Алек; как говорят по-русски, — раз, два и в дамки.
Не было никакого «раз, два», Екатерина Петровна сама выказала упорство. Заметив, как переменился в лицо Бестужев, разговаривая средь бала с Грибоедовой, поняла, что стряслась какая-то беда, и исполнилась сочувствия. К бестужевской пассивности добавлялась и осмотрительность. Муж Лачиновой — генерал, прикомандирован к штабу Кавказского корпуса, менее всего хотелось очередного скандала.
Катрин, зардевшись, созналась, что пробует писать.
— Умоляю — воздержитесь от уверений: «Не женское дело».
Она сложила на груди розовые ладошки.
Очарование Лачиновой не ослепляет с первой минуты. Лишь сейчас, когда она, разрумянившись, обмахивалась веером рядом на софе, он в нее всмотрелся. Чем-то напоминает Оленьку, Олю Нестерцову… Серые глаза, смоляные брови и пшеничные волосы, косы вокруг головы, волнующая белизна тонкой шеи.
— Не только не женское, но и не мужское, — сурово поучал Бестужев.
— Однако вы, Александр Александрович… Он обреченно пожал плечами.
— Сперва от юной беззаботности, потом…
— Потом? — подтолкнула Екатерина Петровна. Терпение, кажется, не входило в число ее добродетелей.
— Горькая необходимость.
Его не удивило, когда после трех встреч в доме Розена Катрин назначила свидание у себя, удивило другое — сочувствие воззрениям и судьбе Бестужева.
Слова о воззрениях насторожили. Но не настолько, чтобы вникать в них безмолвной тифлисской ночью.
Утром, обняв Бестужева, Катрин с болью прошептала:
— Эту голову царь хотел отрубить.
Такого ему слышать не доводилось…
Вскоре выяснилось, что Катрин знакома с Пестелевой «Русской правдой», ей известны имена декабристов-южан. Своими крамольными сведениями она была обязана деверю.
Офицер штаба Второй армии Евдоким Лачинов, как а многие другие заговорщики, поплатился эполетами, ссылкой на Кавказ, где после боев, в двадцать девятом году, получил чин прапорщика. К золовке он испытывал большее доверие, чем к брату-генералу.
Бестужев не сумел упросить Катрин показать манускрипты. В их отношениях он вообще ни на чем не настаивал, уступая Катрин первенство.
Его надежды на нее росли.
Ему не поведать всего, что скопилось, не успеть — век близится к закату. А красавица генеральша умна, грешит писательством… Чем черт не шутит.
Он открывал ей правду кавказской войны, которую не узреть с решетчатого балкона тифлисского особняка.
Лачинову изумляли познания Бестужева. До тонкостей разбирается в нравах туземных племен, свободно судит о действиях полковников и генералов. Однако это еще объяснимо: ее Александр соединяет в себе сочинителя и ученого, но откуда ему ведома мышиная возня в штабных канцеляриях, житейские дрязги, таинства бумажной волокиты? Он так возвышен, так далек от этого.
Восхищение Катрин подгоняло Бестужева, как шпоры доброго коня. Иной раз, правда, бывало больно.
— Зачем ты рвешься в эти отвратительные экспедиции? Истребляешь несчастные аулы?.. Я и Евдокима пытала: одним людям хотели даровать свободу, другим — навязать неволю?
У нее положительно мужское упорство в постижении истины. В том залог будущей повести. Не плетение кружев, не россказни досужей путешественницы, но правда, которую сам он жалкими крохами бросал публике… Ему позарез нужны ратные стычки — как это втолкуешь? — без них удушье, плесень, недуги. Бой сулит награду, новый чин, вожделенную отставку.
Об отставке он умалчивает, умалчивает о химерических планах какой-либо выгодной женитьбы…
Но разглагольствует о присяге, политических мотивах. России необходим Кавказ, кулак под носом Порты, противовес ненасытному Альбиону.
— Тебя утомляют, Катрин, политика и география?
— Нисколько. Я хочу уразуметь, в чем виноваты несчастные горцы? В том лишь, что их аулы лежат на пути России к великому ее жребию?
Она сидит у зеркала, чешет гребнем пшеничные волосы, подсвеченные солнцем, укладывает вокруг головы косу, доставая шпильки, зажатые в зубах.
Встав от зеркала, Лачинова припоминает, как Евдоким рисовал ей будущее России. Набравшись государственной мощи, русский народ обретет свободу и братски дарует ее всем народам страны.
— Нам самим не худо поучиться вольнолюбию у горцев, — размышляет вслух Бестужев. — Но история жестока.
— Жестоки люди.
Бестужев пытался доказать собственную правоту. Конечно, личность отпечатывается на истории.
— И меняет порядок вещей? — воспряла Катрин.
— Нет. Александр Македонский и Наполеон были велики, но история не пошла за ними, взяла свое.
— Однако платили люди, тысячи…
У себя дома Екатерина Петровна мелким почерком заполняла разлинованные страницы дневника. Делала это, вняв Сашиному совету, по-французски («Наши аргусы и в русской грамоте не сильны»).
Бестужев испытывал удовлетворение, какого не давали прежние романы: он обманет судьбу, оставит с носом своих гонителей, Расскажет о Зассе (горцы окрестили его «шайтаном») и о Ермолове, Вельяминове, о той, насколько выгоднее в высших интересах гуманный военачальник.
