«Мне понятно, – пишет в дневнике, – что соответствующая пресса свое дело будет делать и дальше. Всегда найдутся бойкие перья, которые за хорошие деньги напишут любую гнусность, тем более что отвечать за это никто не будет. И есть политические силы, которые им эту гнусность закажут».
Так в каких же политических силах видит своих противников?
Он называет печатные издания: «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты»…
Использует вошедшие в обиход определения: «демократы», «межрегионалы»…
Резко критикуя перевертышей типа Волкогонова, отмечал: «Теперь генерал-полковник Волкогонов – антикоммунист. Сегодня он изменил делу КПСС и встал под знамена одного из бывших руководителей КПСС, а теперь воинствующего антикоммуниста Б. Н. Ельцина».
Значит, противники – антикоммунисты… Но с кем он, коммунист Ахромеев, вступивший в партию на фронте, не менявший и не предававший своих убеждений, оказался в сложный исторический момент? Он был, как принято говорить, в команде Горбачева. Был волею судеб в ближайшем окружении его.
Вскоре после смерти Ахромеева в издательстве «Международные отношения» вышла последняя его книга, написанная в соавторстве с бывшим заместителем министра иностранных дел Т. Корниенко, глазами маршала и дипломата: «Критический взгляд на внешнюю политику до и после 1985 года».
Очень маленьким тиражом вышла, да и то удивляюсь, как выпустили ее тогда! Так вот, книга в чем-то исповедальная, вместе с дневником помогает конкретнее представить очень непростые его отношения с тем, в чью «команду» он входил, и глубже понять драматизм положения, в которое был поставлен.
Известно, что Ахромеев, будучи начальником Генштаба, а затем «советником» президента страны по военным вопросам, принимал активное участие в подготовке важнейших советско-американских переговоров, связанных с сокращением вооружений. В 1987 году на повестке дня был договор по ракетам средней и меньшей дальности.
Понятно, вести дело так, чтобы согласие достигалось и решения в конце концов принимались, но без ущерба для наших государственных интересов, было нелегко. Американцы-то о своей выгоде ни на минуту не забывали!
В этот раз наиболее серьезное «перетягивание каната» возникло по поводу советской ракеты «Ока». Почему? Ракета новая, последнее достижение нашей военно-технической мысли. Американцы заинтересованы, чтобы у нас ее не было.
Но под условия договора она не подпадает. Ликвидации подлежат ракеты средней дальности – от 1 000 до 5 500 километров и меньшей – от 500 до 1 000. Максимальная испытанная дальность «Оки» – 400 километров. И тем не менее… она попала под уничтожение! Каким же образом это могло произойти?
Ахромеев, конечно, твердо стоял на своем, парируя все хитрые уловки американской стороны. Как всегда. Недаром имевшие с ним дело американские военные так уважали его за патриотизм и высочайший профессионализм. Вот и теперь в конечном счете им было предложено: что ж, давайте по-честному – запретим все ракеты в диапазоне не с 500, а с 400 до 1 000 км. Тогда была бы поставлена преграда для создания модернизированной американской ракеты «Лэнс-2» с дальностью 450–470 км. Паритет был бы сохранен.
Однако, приехав в Москву, Госсекретарь США Шульц ставит вопрос перед Шеварднадзе о подведении «Оки» под понятие «ракеты меньшей дальности». И получает ответ: для нас это не будет проблемой.
На встречу экспертов, состоявшуюся в тот же вечер в МИДе, представителей Генштаба даже не приглашают. А во время состоявшейся на следующий день беседы Горбачева с Шульцем о включении в понятие «ракеты меньшей дальности» говорилось, как о решенном вопросе. Без всяких оговорок, что нижний предел дальности должен уменьшиться и для американцев!
Ахромеев в книге пишет:
«На состоявшейся 23 апреля беседе М. С. Горбачева с Дж. Шульцем мое участие не планировалось, и первая половина ее (в ходе которой была закреплена упомянутая договоренность о ракете „Ока“) прошла без моего участия. Однако в середине их беседы я совсем неожиданно был вызван Генеральным секретарем для выяснения некоторых обстоятельств переговоров в Рейкьявике в составе рабочей группы Нитцке – Ахромеев. Я дал необходимые разъяснения и был оставлен на беседе, где пошел разговор о конкретных вопросах будущего договора по сокращению СНВ. О решении же в ходе первого этапа этой беседы вопроса о ракете „Ока“ я узнал только на следующий день из газет, прочитав сообщение о встрече М. С. Горбачева с Дж. Шульцем, да еще с указанием, что на беседе присутствовал начальник Генерального штаба».
Вот оно как! На вторую часть беседы его и пригласили-то, видимо, для того, чтобы дать именно такое сообщение в газетах. А по существу – обманули. И его, и всех.
«Военное руководство было возмущено случившимся», – замечал Ахромеев. Он писал предельно сдержанно, хотя чувствуется, что и спустя время в душе его все клокочет. О непосредственной же реакции мне рассказывал Валентин Иванович Варенников, который был тогда первым заместителем Ахромеева в Генштабе:
– Приехал я из Афганистана, где находился в длительной командировке, и сразу к нему. А он, как будто предвидя мой первый вопрос, буквально бросился мне навстречу: «Не думай, что это сделал я!» Видно было, сильно мучается.
… Ему уже ясно, разумеется, что дело не только в «межрегионалах», в так называемой «демократической оппозиции». Он видит своих противников уже в руководстве страны. Называет поименно: Яковлев, Шеварднадзе, Медведев… А для Горбачева все-таки находит оправдания – наверное, его «подставляют».
Драма честного человека, живущего по совести и не представляющего, что совесть может быть эластичной, что можно думать одно, говорить другое, а делать третье. Драма доверия и верности!
Между тем, как я уже тогда почувствовал, а теперь совершенно отчетливо понимаю, для Горбачева и действительно близких ему людей Ахромеев не был «своим», приглашен был в советники явно для прикрытия. И становился все более неприемлемым.
Запомнился случай, происшедший где-то в конце 1989-го или в начале 1990-го. Главным редактором в «Правду», сменив «консерватора» Афанасьева, был уже прислан «прогрессивный» Фролов – полномочный и доверенный ставленник Горбачева. Однажды дает мне статью. С недовольным, каким-то брезгливо-кислым видом:
– Ахромеев написал. Поглядите.
– Готовить к печати?
– Я же сказал: поглядите!
Кричать на подчиненных Иван Тимофеевич умел – по поводу и без повода, а в данном случае причина раздраженности его стала мне абсолютно ясна, когда прочитал статью. Это был сгусток боли, резкий протест против того, что вело все к большему и большему развалу страны.
