Советской власти и почти полного равнодушия со стороны советского общества преимущественно пыталась выжить. Эта задача, естественно, отодвигала на будущее все насущные вопросы церковного устройства и реализацию решений Поместного Собора 1917–1918 годов. Столь же важным, как выживание, оставалось дело церковной миссии – благовествования истины Христовой.
Надо помнить дела и людей той безвозвратно ушедшей от нас эпохи – мирян, священников, архиереев и патриархов. Они своим трудом и верой смогли сохранить Русскую Церковь. Их опыт, их уроки до сего дня помогают нам жить и действовать, хотя иные их надежды не оправдались, а иные упования оказались тщетными. В эти несколько десятилетий сложился определенный характер церковно-государственных отношений, формирование церковных институтов происходило при прямом или косвенном участии государственной власти, и разные последствия этих процессов ощутимы в церковной жизни до настоящего времени.
1
Восстановление патриаршества как канонической формы управления Русской Церковью произошло в сентябре 1943 года, после почти двадцатилетнего перерыва. Неожиданный, поражающий по крутизне поворот атеистической Советской власти от своей откровенно богоборческой политики одних удивил, других привел в недоумение. Главная причина состояла для Советской власти в стремлении к самосохранению, а для достижения этой главной цели власть была готова использовать любые подходящие меры.
Следует подчеркнуть, что Советское государство было основано его создателями на идеологических, а не правовых государственнических основах и вся общественная жизнь по воле правящей партии определялась коммунистической идеологией, точнее – коммунистической верой. Идея коммунизма стала системообразующей для советского общества, что в условиях авторитарного режима делало невозможным существование какой-либо конкурирующей идеологии и тем более веры в Бога. Нельзя не отметить, что сами по себе идеи социализма – справедливости, равенства людей и отсутствия эксплуатации человека человеком – оставались привлекательными для населения СССР, содействовали сохранению лояльности правящему режиму. Против своих противников в 1918–1941 годы режим боролся свирепо и жестоко. Скоординированная деятельность мощных репрессивного и пропагандистского аппаратов в течение двух десятилетий привела к резкому падению значения веры и Церкви в народе. «По человеческому рассуждению, – писал протоиерей Владислав Цыпин, – Церковь, у которой в 1939 году осталось менее ста приходов и без малого все епископы и клирики были перебиты или заточены, обречена на скорое уничтожение. Но кровью российских новомучеников, терпением и стойкостью исповедников, вынесших пыточные допросы и каторжные работы, пред лицом всего мира еще раз была явлена непреложность обетования Божия о неодолимости Церкви вратами ада (Мф. 16, 18). Русская Церковь восстала из руин» (198, с. 654). На смягчение отношения власти к Церкви влияли и иные обстоятельства.
В те годы внутренняя политика Советской власти не была монолитной, и стоит различать в ней два направления: национально-государственническое, неизбежно опирающееся на вековые традиции России, и партийное, основанное на абстрактных идеях марксизма-ленинизма. В таких условиях значимость решения И. В. Сталина усилить важность национально-государственнического направления, – а решение принимал лично он, – особенно велика. Фактически это означало некоторый отход от монополии коммунистической идеологии в общественной жизни страны в предвоенные годы. Смысл и значение этого исторического поворота до настоящего времени остаются темой дискуссионной.
Поворот во внутренней политике был вызван не только субъективным фактором, но и сочетанием нескольких объективных факторов.
Прежде всего, следует сказать о подъеме патриотизма русского и других народов Советского Союза. При возникновении внешней угрозы существованию их страны и их уклада жизни, более того – угрозы самой жизни они отложили в сторону свое недовольство или несогласие с властью, все, связанное с идеологией, и сплотились ради защиты своего Отечества. Но судьба многонациональной России настолько тесно связана с Православной верой и Русской Церковью, что, несмотря на все «безбожные пятилетки», в условиях войны народ ощутил живейшую потребность в вере и Церкви. Власть должна была с этим считаться, памятуя и результаты переписи 1937 года, согласно которым около половины населения СССР назвали себя верующими. Власть должна была также учитывать факт открытия немецкими властями на оккупированных территориях десятков и сотен церквей, которые наполнялись молящимися. Стало известно о четко заявленной патриотической позиции православных священнослужителей (за редкими исключениями). В крайне тяжелой для власти, смертельной борьбе с самой сильной военной державой мира дорог был любой серьезный союзник. В Русской Церкви Сталин увидел такого союзника и поспешил использовать его для достижения победы над врагом. Но это решение стало лишь расширением предусмотрительно начатого им ранее поворота в сторону национально-государственнических ценностей.
Подлинный вождь мировой коммунистической революции Л. Д. Троцкий с негодованием писал еще в 1936 году в книге «Преданная революция»: «Забота об авторитете старших повела уже… к изменению политики в отношении религии… Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен… По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап…» (175, с. 128–129). И «демон революции» оказался прав.
В условиях жесткого контроля государства над всеми сферами общественной жизни не случайным стало появление в журналах в 1937 и 1938 годах статей историков С. В. Бахрушина и Е. Ф. Грекулова с положительной оценкой Крещения Руси: поэм молодого К. М. Симонова «Ледовое побоище» (1937) и «Суворов» (1939). В 1940 году была отменена пятидневка (непрерывная неделя со скользящими выходными) и в жизнь людей вернулось воскресенье. Еще более важными стали события в «самом массовом из искусств» – кино: выход на широкий экран кинофильмов «Александр Невский» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1941), «Кутузов» (1944). Поначалу им противостояли фильмы с иной идеологией, повествующие о героях гражданской войны, – «Чапаев» (1934), «Щорс» (1939), «Котовский» (1943), но уже с началом войны власть попыталась соединить эти два начала – советское и русское.
В своей речи 4 июля 1941 года Сталин впервые за годы коммунистического режима публично вспоминает героев русской истории, в речи 6 ноября говорит о «великой русской нации» и ее славных представителях Суворове и Кутузове, 7 ноября призывает вдохновляться «мужественным образом наших великих предков» Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Более чем вероятно, что ему сообщили о слове митрополита Алексия (Симанского), произнесенном 10 августа в московском Богоявленском соборе, в котором владыка, в частности, сказал: «Как во времена Дмитрия Донского и святого Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа Русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу…» (127, с. 104).
В конце 1941 года попытку симбиоза этих начал – советского и русского – по поручению Главполитуправления РККА предпринял С. Я. Маршак в двустишии: «Бьемся мы здорово, колем отчаянно – внуки Суворова, дети Чапаева» (74, с. 251). В разгар битвы за Сталинград, в июле 1942 года, состоялось учреждение новых наград для командного состава Красной
