В источниках упоминаются три или четыре сына Батыя — Сартак, Тукан (отец Менгу-Темира и Туда-Менгу, которые станут впоследствии ханами Золотой Орды), Абукан и Улагчи. Такой перечень даёт Рашид ад-Дин. Джувейни же называет лишь трёх первых, а Улагчи считает внуком Батыя, сыном Сартака (который, по Рашид ад-Дину, сыновей не имел). Историкам приходится выбирать между двумя этими версиями — и, как правило, они отдают предпочтение Джувейни по той лишь причине, что он писал свой труд раньше. Стоит, однако, привлечь ещё и свидетельство Гильома Рубрука, который, упомянув о шести жёнах Сартака, добавил, что вместе с ним кочует «его первородный сын», у которого также имеются две или три жены56. Очевидно, речь идёт именно об Улагчи — ещё очень юном, но уже успевшем обзавестись жёнами. Но точно ли он был сыном Сартака? Или же Рубрук (равно как и информатор Джувейни) принял его за такового из-за слишком большой разницы в возрасте между братьями? Трудно дать ответ на этот вопрос. Так или иначе, но эта ветвь (или ветви?) в потомстве Батыя вскоре пресечётся: Улагчи уйдёт из жизни вслед за Батыем и Сартаком, не оставив потомства.
Смерть Батыя, как ни странно, оказалась не замечена большинством хронистов. Русские летописцы, как уже говорилось, после 1247 года о нём не упоминают. (Этим, вероятно, и объясняется тот факт, что в поздних летописных сводах под тем же 1247-м или следующим, 1248 годом помещено явно ошибочное известие о смерти Батыя: в одних случаях она просто упомянута57; в других в летопись включена легендарная повесть о гибели «злочестивого» Батыя в «Угорской земле», не имеющая к реальному Батыю ровным счётом никакого отношения[46].) Не упоминают о смерти Бату ни китайская хроника «Юань-ши», ни сириец Абу-л-Фарадж, ни западноевропейские хронисты. В арабских же и персидских источниках содержатся противоречивые сведения на этот счёт. Так, Рашид ад-Дин и целый ряд арабских и персидских авторов XIV–XVI веков (Рукн ад-Дин Бейбарс, ан-Нувейри, Ибн Халдун, ал-Айни, Гаффари) ошибочно датируют смерть Батыя 650 годом хиджры (14 марта 1252 — 2 марта 1253)59 — временем, когда он был, несомненно, жив и когда с ним общались, например, Гильом Рубрук или армянский царь Гетум. Другие хронисты, в частности Джувейни и Вассаф, сообщают о том, что Батый был жив ещё в 653 году хиджры (10 февраля 1255 — 29 января 1256), но вскоре умер (в этом ли году или в следующем, не уточняется)60. Наконец, персидский историк XIV века Хамдаллах Казвини и автор XV века Шереф ад-Дин Йезди определённо датируют смерть Батыя 654 годом хиджры (30 января 1256 — 18 января 1257)61. И только армянские хронисты не противоречат друг другу: почти все они отметили смерть Батыя под 1256 годом (705-м армянской христианской эры). В Армении внимательно следили за тем, что происходило в Улусе Джучи, и такое значимое событие, как смерть «великого властелина севера», не могло остаться незамеченным. Подробнее других осветил ход событий Киракос Гандзакеци. Он, единственный из всех, дал нам более или менее точный хронологический ориентир: по его словам, смерть Батыя случилась «в начале 705 года армянского летосчисления»62. 705 год начался в Армении 16 января. Соответственно, смерть Батыя имела место вскоре после этого: во второй половине января или, может быть, в феврале 1256 года. Если попытаться согласовать эти данные с теми, которые приведены Казвини и Йезди, то смерть Батыя следует сдвинуть ко времени после 30 января 1256 года (начало 654 года хиджры), но ненамного — ибо к событиям, например, марта или апреля слова о «начале года» Киракоса Гандзакеци не применимы. Впрочем, оба персидских историка могли и искусственно вывести дату 654 год хиджры — просто следуя логике повествования Джувейни.
К тому времени, когда Батый умер, его старшего сына Сартака в Орде не было. Незадолго до этого он был отправлен отцом к великому хану Менгу для участия в очередном курултае. Какие вопросы должны были там обсуждаться, нам неведомо. Но именно в дороге Сартак узнал о том, что «приключилось неизбежное» (или, как образно и цветисто выразился о том же Вассаф, «не успел он ещё вернуться, как Бату к кончику покрывала невесты ханства уже привязал троекратный развод»). В отсутствие старшего сына и фактического соправителя отца всеми делами ханства должна была распоряжаться Боракчин-хатун. Ей и пришлось совершить обряд погребения мужа. «Похоронили его по обряду монгольскому», — сообщает ал-Джузджани. А далее поясняет: «У этого народа принято, что если кто из них умирает, то под землёй устраивают место вроде дома или ниши, сообразно сану… Место это украшают ложем, ковром, сосудами и множеством вещей; там же хоронят его с оружием его и со всем его имуществом. Хоронят с ним в этом месте и некоторых жён и слуг его, да того человека, которого он любил более всех. Затем ночью зарывают это место и до тех пор гоняют лошадей над поверхностью могилы, пока не останется ни малейшего признака того места погребения»63. Именно так всё и происходило в случае с Батыем. Место его захоронения, вытоптанное копытами сотен лошадей, навсегда осталось неизвестным. Мы знаем лишь о том, что умер он (и, очевидно, был похоронен) в своём юрте, на берегах Волги. Если учесть, что случилось это зимой, в январе или феврале, то можно предположить, что Батый, как обычно, кочевал тогда где-то в низовьях великой реки, вероятно, ненамного удалившись от своей ставки в Сарае.
После смерти Батыя в его улусе началась жестокая борьба за власть, унёсшая жизни самых близких к нему людей. Правда, сведения источников на этот счёт весьма противоречивы.
Менгу-хан изначально поддержал сына Бату Сартака. Вероятно, это было следствием их договорённости. «Когда Сартак прибыл к Менгу-каану, — сообщает Джувейни, — тот встретил его с почётом и уважением, отличал его разными милостями над сыновьями и равными по достоинству и отпустил его с такими сокровищами и благами, какие подобают такому царю». За Сартаком был утверждён отцовский престол; ему же были переданы все войска Улуса Джучи и право распоряжаться всеми завоёванными его отцом странами. Более того, по свидетельству Киракоса Гандзакеци, Менгу назначил его «вторым [во всём государстве]», то есть, по существу, утвердил за ним тот статус, которым обладал в Монгольской империи его отец, и «дал право издавать указы», подобные тем, какие издавал Бату64. Однако в источниках есть намёки на то, что в отношениях между Менгу и Сартаком не всё было гладко и великий хан будто бы заметил «на челе» прибывшего к нему сына Батыя «признаки возмущения», что имело для Сартака роковые последствия (свидетельство ал-Джузджани).
Правление Сартака действительно оказалось очень недолгим. Джувейни и Рашид ад-Дин уверяли, что Сартак не успел даже добраться до своей орды и умер в пути; арабские же авторы, напротив, сообщали, что его правление продолжалось год и несколько месяцев или даже два года65. Они же — явно путаясь в датах и родственных связях и ошибочно считая Сартака братом Бату, а Берке, наоборот, его сыном, — сообщают о вражде между дядей и племянником. Вражда эта, как мы уже знаем, была облечена в религиозные формы, но объяснялась прежде всего взаимными претензиями обоих на власть. Современник событий, перс ал-Джузджани, явно благоволивший мусульманину Берке и с неодобрением отзывавшийся о Сартаке как о «человеке, чрезвычайно жестоком и несправедливо обращавшемся с мусульманами», так рассказывает об этом. С почётом отпущенный из ставки Менгу, Сартак возвращался домой мимо владений своего дяди, однако не захотел заезжать к нему. Это оскорбило Берке. «Я заступаю тебе место отца; зачем же ты проходишь, точно чужой?» — вопросил он его через своих посланцев. «Проклятый» Сартак отвечал ему на это: «Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское — для меня несчастье». Эти слова дорого обошлись ему. Когда «такая неподобающая весть» дошла до Берке, то он принял меры к тому, чтобы наказать племянника, — но, как утверждает Джузджани, не собственными руками, а рукою Всевышнего. Берке «вошёл один в шатёр, обмотал шею свою верёвкой, прикрепил цепь к шатру и, стоя, с величайшею покорностью и полнейшим смирением плакал и вздыхал, говоря: “Господи, если вера Мухаммедова и закон мусульманский истинны, то докажи мою правоту относительно Сартака”». Так поступал он три ночи и три дня, а на четвёртый день Сартак умер: «Всевышний наслал на него болезнь желудка, и он отправился в преисподнюю». Впрочем, Джузджани слышал и другую версию внезапной кончины Сартака: Менгу-хан, будто бы «заметив на челе Сартака признаки возмущения… тайком подослал доверенных людей, которые отравили проклятого Сартака»66.
