28 сентября 1655 года, получив контрибуцию, Хмельницкий снял осаду Львова и выступил против татар.
Хан затаил злобу. И когда 8 ноября 1655 года войска Хмельницкого и Бутурлина, возвращаясь из-под Львова, подошли к местечку Озерное около Тернополя, татары напали на обоз Г. Ромодановского, по «людям ничего не учинили». На другой день у Озерной переправились через небольшую речушку Гнилая Липа.
10 ноября 1655 года на русско-украинские войска напал совместно с шляхетским отрядом сам Махмет-Гирей. Разгорелось жестокое сражение. Татарским и шляхетским войскам было нанесено жесточайшее поражение.
11 ноября русские воины «з гетманом Богданом Хмельницким обозом стали вместе, прошед городок Езерну». В этот же день хан сообщил Хмельницкому о согласии начать переговоры, повторив свое условие — разорвать союз с Россией и выдать татарам русских начальников.
Хмельницкий и на этот раз отказал. Собрав полковников, он рассказал им о своем решении, и те дружно поддержали. Василий Бутурлин впоследствии доносил царю, что Богдан Хмельницкий и полковники говорили, что они нас, холопей твоих, с твоими государевыми ратными людьми не выдадут и головы свои положат за нас…»
Разгневанный хан решил наказать своевольного гетмана. Всей своей ордой вместе с поляками он снова навалился на русско-украинское войско. Однако татары встретили такой яростный отпор, что в ужасе бежали, оставив на поле боя множество убитых.
Вечером Хмельницкий вместе со старшиной сидели в шатре Бутурлина, тяжело раненного в последнем бою. Вошел джура и сообщил, что прибыли послы крымского хана для переговоров с гетманом. Хмельницкий, усмехаясь, посмотрел на Бутурлина, взглядом спрашивая, что делать, тот в ответ также улыбнулся и молча согласился: можно, мол, и поговорить.
— Ну что ж, переговоры так переговоры, — устало проговорил гетман. — Только вести их я сейчас не в состоянии. — Он оглядел старшину, и взгляд его остановился на войсковом судье Зарудном.
— Вот ты, Самойло, и займешься этим. Моя думка обо всем тебе ведома, на том и стой, — обратился Хмельницкий к Самойло Богдановичу Зарудному. — Да предупреди, что если еще раз нападут, пощады не будет, все здесь лягут.
С ханской стороны переговоры вел визирь Сефергазы-ага. Он сразу же потребовал, чтобы Украина порвала с Россией, обвинил казаков в измене хану.
— В прошлых годах, — говорил он, — казаки присягали, чтобы быть в приязни с крымским ханом, а ныне они присягу свою сломали и от крымского хана отстали, а учинились в подданстве у царского величества и города польского короля отдали царскому величеству, и в Киев пустили русских ратных людей.
Зарудный сразу же возразил визирю:
— Присяга московскому царю вовсе не означает измену договорам с Крымом, и договор с ханом мы не ломали, а хотим ныне с вами в приязни быть.
Он видел, что лицо визиря налилось кровью от возмущения, что ему перечат, и от того, что не признают его скрытой мысли о зависимости казаков от Крыма и внешне спокойно продолжал.
— И договор, который гетман Хмельницкий хочет заключить с ханом, это договор не о подданстве Украины, не о разрыве с Москвой, но лишь договор о союзе. В подданстве России мы останемся вовеки неотступно.
Сефергазы-ага сжал до боли челюсти, сдерживая вырывающуюся лютую злость. Он смотрел на Зарудного острыми уничтожающими глазами, но тот словно не замечал этого и все выпады воспринимал с железным спокойствием, не уступая ни на шаг. Видя, что ничего не добьется, Сефергазы выдвинул новое требование: пусть казаки идут отдельно от русских ратных людей.
— Чтобы вы могли на них напасть? — уточнил со злой иронией Зарудный. — Не будет того.
На этом переговоры в тот вечер закончились, не принеся никаких результатов. На следующий день, 12 ноября 1655 года, они возобновились.
Для принятия ханской шерти[107] Хмельницкий сам прибыл в лагерь, оставив заложниками двоих мурз. Ему хотелось своими глазами увидеть нового хана, оценить его, испытать в разговоре.
Мехмет-Гирей встретил Хмельницкого сидя на ковре, разостланном на земле, с гневом и высокомерием. На произнесенное Хмельницким по восточному обычаю приветствие и предложенные хану дары, позолоченную конскую сбрую, «оздобленную» драгоценными самоцветами, он презрительно ухмыльнулся и отшвырнул подарок на землю, сразу же начал упрекать гетмана.
— Зачем ты объединился с москалями, а не с нами, крымцами? Помощи их ты не искал тогда, когда с нашей поддержкой сбросил с себя ярмо неволи и разбил польское войско, которое было такое страшное со времен Зигмунда III и Владислава! Его боялись все соседи, а наибольше москали!
Хмельницкий молча слушал истерические выкрики хана, спокойно оправил саблю и сдерживал себя, и это стоило ему немалых усилий. Наконец, когда хан выдохся в своих обвинениях казаков в предательстве, напомнил ему, что хотя он и выпросил у покойного хана татар, но не они выиграли битвы под Желтыми Водами, Корсунем, Пилявцами, а казаки.
— В сражениях под Збаражем, Берестечко, Жванцем татары постыдно изменили казакам, да еще и грабили Украину и брали в ясыр наших людей. И часа не хватит, чтобы перечислить все то зло, которое вы нам причинили… Такая ваша татарская дружба к нам.
Пока говорил Хмельницкий, хан, казалось, сейчас сорвется с ковра и кинется на гетмана в страшном гневе. Потом, прервав Хмельницкого, закричал:
— Был бы жив мой предшественник, ты бы не осмелился, пан гетман, так с ним говорить, а когда видишь, что я добрый человек, то говоришь со мной неучтиво.
Хмельницкий смерил хана суровым взглядом.
— Зачем много говорить. Предшественник твой меня уважал и на мою словесную просьбу дал мне 4 тысячи войска, а тебе, видно, не стыдно так со мной разговаривать. Забываешь, что я такой самый, как и ты, предводитель своего народа.
Но хан, обуянный гневом, казалось, не слышал, что говорил Хмельницкий. Он каждый раз перебивал гетмана, угрожая ему великой силой татар, вспоминал Батыя, приведшего в трепет Россию, Польшу, Германию и другие народы.
— Знаешь ли ты, пане Хмельницкий, — кричал по-прежнему хан, — какая великая сила татар на Московии? Все они готовы помогать нам. А ты с ума сошел и не понимаешь, с кем ты соединился!
На это Хмельницкий, как и прежде, хладнокровно отвечал хану:
— Наоборот, я вижу, что гордость тебе ум застила. Ты думаешь, хан, устрашить меня, подобно хлопца малоумного. Ведаю, что татарские царства: Сибирское, Казанское, Астраханское и иные многие, откуда неисчислимые войска ордынские на войну ходили, вам уже помощи не дадут, находясь под скипетром российским. Что же упомянул ты о Батые, славнейшем вожде вашем, то помысли: война подобна мечу обоюдному: снисканное Батыем потеряно Мамаем.
