Съезд превратился в подлинное торжество Столетова.
С напряженным вниманием слушали участники съезда лекцию Столетова. Он горячо, страстно говорил о самых животрепещущих вопросах современной физики. Не меньшее восхищение вызвали и опыты И. Ф. Усагина, П. Н. Лебедева и В. А. Ульянина. С интересом участники следили за опытами, показывающими преломление и отражение электромагнитных волн, и за экспериментами с электрическим разрядом в разреженных газах; с восторгом рассматривали цветные фотографии, необыкновенно искусно сделанные Усагиным.
Рассказывая В. А. Михельсону о съезде, Столетов писал: «Для меня лично съезд был большим триумфом. Я имел удачную мысль — рядом с утренними заседаниями, посвященными работам членов, — устроить послеполуденные заседания, для обзора и демонстрации новостей физики. Сюда стекалось столько членов и публики, сколько влезет, и думаю, что многие москвичи записались в члены именно ради этого. Всего было 4 таких демонстративных заседания, всегда при полной аудитории… Все шло крайне гладко и красиво, и восторгам не было конца. Особенно отличился Лебедев: его длинная лекция по опытам Герца была мастерски сказана и обставлена».
Члены физической секции по предложению профессоров Петрушевского и Боргмана выразили от лица всей секции, искреннюю горячую благодарность Александру Григорьевичу «за беспримерную организацию заседаний физической секции».
Съезд единодушно пришел к мнению, что физическая секция — лучшая из всех секций съезда. Подводя итоги работам съезда, Тимирязев в своей речи «Праздник русской науки» сказал:
«В деятельности секций выдвинулась вперед одна особенность, встреченная общим сочувствием: это — ряд блестящих демонстративных сообщений и научных выставок. Пальма первенства в этом отношении, по общему признанию, должна быть присуждена секции физики. Благодаря неутомимой энергии и таланту профессора Столетова и его талантливых и энергичных сотрудников члены не одной только секции физики, но и других секций могли познакомиться с рядом блестящих новейших опытов, какие можно увидеть в такой форме разве только в двух-трех научных центрах Европы».
При этих словах весь зал как один человек встал в единодушном порыве, громовые аплодисменты наполнили Колонный зал Дворянского собрания. Две тысячи человек, стоя, аплодировали Александру Григорьевичу Столетову. Несколько минут длилась эта овация, которой передовая наука выразила свою любовь и уважение великому физику, нагло оскорбленному августейшим президентом Академии наук. Эта овация была по существу политической демонстрацией, демонстрацией протеста против реакционного разгула, царствовавшего в стране.
Работа съезда широко освещалась в печати. Даже юмористический журнал «Будильник» откликнулся на съезд. На обложке его январского номера были изображены Тимирязев, Столетов и Сеченов, подбрасывающие дрова в костер, разведенный у подножья снежного истукана с надписью «невежество». Около этого же костра собрались какие-то с виду почтенные личности. Рисунок пояснялся подписью: «От пламенных речей и огня науки даже невежество начало таять… К сожалению, из членов съезда немногие растапливали костер, большинство только грелись около него».
Через несколько дней после закрытия съезда, 7 января, русские физики дали обед в честь Александра Григорьевича Столетова. На этом обеде они поднесли ему альбом со своими фотографиями, желая засвидетельствовать свое уважение к многолетней славной деятельности Столетова. Взимание русских ученых согревало сердце гонимого самодержавием Столетова.
В письме к Михельсону Столетов, рассказывай о том, как отнеслись к нему участники съезда, писал:
«Все это значительно примирило меня с положением дел… вижу, что Съезд был мне полезен, да и я был полезен Съезду. По правде скажу, мы себя показали и утерли нос кое-кому».
«Это были последние приятные моменты в жизни Александра Григорьевича», — вспоминая о съезде русских естествоиспытателей и врачей, писал Соколов. Едва успели замолкнуть рукоплескания в честь Столетова, как ученый получил письмо от графа И. Д. Делянова — министра народного просвещения. Приехавший в Москву министр вызывал Столетова и Марковникова к себе.
Прочитав донос Некрасова о выступлении Столетова и Марковникова против ректора на заседании комиссии по подготовке к съезду, Делянов расценил эти выступления как подстрекательство студентов к беспорядкам. Еще бы, профессора осмелились критиковать начальство!
На явившихся к нему Столетова и Марковникова Делянов накинулся с гневными речами, заявив: «если случатся какие-нибудь беспорядки и волнения между студентами, то это может отозваться для вас очень дурно». Министр угрожал уволить двух крупнейших деятелей русской науки!
Изощряясь в новых и новых придирках к Столетову, постоянно вызывая его на столкновения, недруги стремятся представить дело так, будто бы Столетов сам является зачинщиком всех «историй» на факультете.
А. Белый, бывший тогда подростком, составил такое представление о великом ученом. «Я знал: это — весьма опасный атаман весьма опасной тройки», — пишет о Столетове Белый. «Голова скандалов Столетов, — говорит он в другом месте своих мемуаров. — Факультетские истории, взметаемые Столетовым, сплетались в сплошную «историю» (без начала и конца); Столетов виделся мне охотником крупной дичи, спускающим двух гончих: Марковникова и Соколова». Передавая эти рассказы, Белый пишет, что от «скандалиста» Столетова «профессора пускались в паническое бегство, а декан — Бугаев проявлял чудеса ловкости, чтобы спасти положение: защитить обиженного от обидчиков так, чтобы не получить удара в грудь клыком Марковникова и чтобы Марковников сам себе не сломал клыка, т. е. чтобы Столетов сам посадил Марковникова на цепь».
Читая мемуары Белого, можно догадаться о крайне тяжелой, напряженной обстановке последних лет деятельности Столетова, намного ускорившей его преждевременную смерть.
Связанный с «министерской группой» как декан, вынужденный подчас поддерживать противников Столетова, профессор Н. В. Бугаев, будучи человеком талантливым, с умом своеобразным и оригинальным, знал все же истинную цену этим бездарным и низким людям, против которых воевал Столетов. Колеблющийся Бугаев не мог не восхищаться талантливостью и смелостью этого противника педантов от науки. «Потом я убедился, — пишет Белый, — что к Столетову отец относился как к драматургу, окрашивающему серые будни «деловых засидов»… Он, как декан, возмущался Столетовым, а как зритель, любовался его молодечеством.
