Носил Он сюртук, непременно темно-зеленого сукна. С Владимирским крестом в петлице, с аксельбантом и двумя вензелями на погонах (флигель-адъютантским Александра III и шефским Александра II), бывал всегда в высоких сапогах шагреневой кожи с пристегнутыми шпорами; коротких сапог и брюк на выпуск Он не любил, и никто Его в них не видел.
Спустя несколько дней командующему полком надо было отлучиться на короткое время в Москву по делам. Рождался вопрос: кому в его отсутствие временно командовать полком? Из полковников старшим по службе был Огарев, который, несмотря на свое старшинство, уступил командование полком Наследнику Цесаревичу. Не следовало ли Его Высочеству на этом основании заменить командующего полком во время его отсутствия? Разрешить этот вопрос путем рапорта по команде представлялось затруднительным и потребовало бы долгого ожидания, ввиду чего командующий полком на балу в Аничковом дворце обратился за разъяснениями непосредственно к Его Императорскому Высочеству, главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского военного округа, Великому князю Владимиру Александровичу. Он решил, что Наследник Цесаревич служит в полку для ознакомления с обязанностями командира батальона и командование полком временно должно быть передано Огареву, как старшему полковнику. Такое решение вполне согласовалось и со взглядами самого Цесаревича.
26 января полк заступал в караулы… И дежурным по караулам впервые был Наследник… Во время пребывания Их Величеств в Аничковом дворце при тамошнем карауле полагалось присутствовать дежурным караулам, что и было исполнено Цесаревичем. На этом дежурстве Он зашел в караульный дом, поместился там на лавке с караульным начальником, позволил людям сесть вокруг стола, а караульному унтер-офицеру Варламову велел читать вслух про походы Суворова из журнала «Чтение для солдат». Потом Он выслал караульным целый ящик папирос».
* * *...
«… Его Высочество почти ежедневно бывал на утренних занятиях в ротах батальона, а по понедельникам, вторникам и средам (дням заседаний Государственного Совета, Комитета министров и Сибирского комитета) обыкновенно завтракал в офицерском собрании. В столовой не было стенных часов, и в понедельник 25 января, засидевшись за завтраком, Его Высочество опоздал в Государственный Совет. На следующий день Он записал в книге заявлений офицерского собрания: „26 января. Желательно завести стенные часы в столовой. Флигель-адъютант Полковник Николай“. Затем, передав перо одному из бывших тут офицеров, Он предложил тоже подписаться, т. к. они сочувствовали такому заявлению, но они отвечали, что подписи Его Высочества совершенно достаточно и что заявление, разумеется, будет принято к сведению. Он засмеялся и сказал: „Нехорошо так подводить“. – Стенные часы в столовую, конечно, были немедленно приобретены».
* * *...
«При каждом посещении казарм Цесаревич непременно заходил на ротные кухни, пробовал пищу, внимательно следил за тем, чтобы она была хороша. Он часто беседовал с фельдфебелями и прочими нижними чинами и знал по фамилии унтер-офицеров и многих из ефрейторов и рядовых. Его простое и доброе с ними обращение сделало то, что они скоро к Нему привыкли, невольный страх перед лицом Наследника престола у них прошел, заменившись обыкновенной почтительностью нижнего чина перед начальником. Цесаревич часто бывал в столовых во время обеда людей и, застав их за столом, приветствовал их: „Хлеб да соль, братцы!“; нередко брал Он ложку из рук одного из обедающих и отведывал пищу. Если она была особенно вкусна, Цесаревич благодарил кашеваров».
* * *...
«В офицерском собрании Цесаревич охотно и весьма искусно играл на бильярде; однажды, проиграв партию полковнику Огареву, Он на другой день прислал ему вместо долга ковер – подарок Эмира Бухарского.
В карты Цесаревич не играл.
31 января Цесаревич прислал в офицерскую столовую несколько свежей икры, поднесенной Его Высочеству уральскими казаками.
На первой неделе поста 1-й батальон говел и в субботу, 13 февраля, приобщался святых тайн. Цесаревич приказал выдать людям на свой счет просфоры. В этот же день были крестины сына фельдфебеля Государевой роты Соколова. Августейший батальонный командир Сам вызвался быть крестным отцом и держал младенца на руках. Цесаревич был в обыкновенной форме, при Андреевской ленте. После крестин Он выпил за своего крестника фельдфебельской наливки, закусил медовым пряником и пожаловал родителям ребенка серебряный сервиз, а бабке полуимпериал».
* * *...
«5 марта было отдано в приказе по полку: „Флигель-адъютанту Полковнику Е. И. В. Государю Наследнику Цесаревичу и В. К. Николаю Александровичу, капитану Вельцину и поручику Крейтону завтра в час дня произвести в хозяйственной канцелярии поверку денежных сумм, хранящихся в полковом денежном ящике, и об оказавшемся донести с представлением кладовой записки“. Хозяйственное отделение полковой канцелярии помещалось в казарме на Миллионной в нижнем этаже, окнами на улицу. Цесаревич лично проверил денежный ящик и расспросил полкового казначея поручика Коростовца о порядке приема, хранения и расходования сумм, внимательно войдя во все подробности возникновения, образования и назначения различных капиталов, как гласных, так и не гласных».
* * *...
«Того же 6 марта в 2 часа в помещении полкового суда Наследник начал занятия с унтер-офицерами своего батальона. Эти занятия… состояли в ознакомлении унтер-офицеров и вообще начальствующих нижних чинов с необходимыми для них сведениями, преимущественно по тактике. Наследник сам прочитывал вслух несколько параграфов из упомянутого руководства; ученики повторяли прочитанное, а Обучающий объяснял непонятное. Иногда читались краткие примеры из военной истории. Любя солдата, Цесаревич любил и эти занятия, представлявшие возможность более близкого общения с нижними чинами».
* * *...
«16 марта Цесаревич уезжал с Их Величествами в Крым и брал туда с собою фельдфебеля 3-й роты Ижболдина, у которого начиналась чахотка… Вот извлечения из письма Наследника к командующему полком.
...
«Ливадия 10 апреля 1893.
Дорогой мой отец-командир… Я хотел тебе писать уже давно, но непременно после разговора с Пап? относительно моего возвращения в полк. ‹…› Желают, чтобы я здесь остался до конца (мая)… Большим утешением для меня является, что я хожу в нашей форме и вижусь с Ижболдиным. Сейчас ему, слава Богу, гораздо лучше, доктора говорят, что еще ничего опасного нет, видно, что крымский воздух повлиял на него благотворно. Я приказал выписать для него станок и необходимые для работы инструменты. (Ижболдин был искусный столяр. – В. К. К. К.). И, надеюсь, бедный человек не будет очень скучать. Каждого приезжающего фельдъегеря я поджидаю с великим нетерпением, потому что всякий привозит мне новую нить – от связи с дорогим полком… Грустно то, что чувствуешь себя так далеко и как бы в стороне в данное время… А мои занятия с унтер-офицерами! Только они пошли как следует, и я страстно полюбил это дело, – как нужно оторваться от того, что близко лежит к сердцу, и дать другому заступить свое место и довести дело до конца. Что могут думать о моей долгой просрочке офицеры и люди? Ведь они совершенно правы подумать, что главною виною этому то, что я упросил взять меня с собою и продержать меня на берегу Черного моря полтора месяца, вдали от службы и занятий в полку!! Вот та мысль, которая с убийственной назойливостью преследует меня повсюду.
