Когда Штош пришел к нему как представитель кронпринца, Бисмарк сказал квартирмейстеру то же самое, что говорил личному секретарю кронпринца Карлу фон Норману (1827–1888):
...
«Для нас важнее всего исключение Австрии из состава Германии; нанесение большего ущерба, захват территории и тому подобное не должны иметь место, ибо нам потребуются силы Австрии… Он считает превосходным то, как блистательные военные победы помогают дипломатии. Все идет как по маслу»264.
Мольтке полностью разделял мнение Бисмарка. Он писал жене 23 июля 1866 года, что «нам не следует подвергать риску наши достижения, насколько это возможно»: «Надеюсь, что мы так и поступим, не будем стремиться к возмездию и займемся нашими делами»265. Примерно такую же позицию занимал и граф Леонард фон Блюменталь, генерал и начальник штаба Второй армии:
...
«Мирные переговоры идут превосходно, и мир будет подписан, если король не создаст затруднений. Он настаивает на том, чтобы австрийцы уступили нам земли. Они готовы пойти на это в рамках решения вопроса о репарациях за нанесение военного ущерба. Похоже на то, что главным препятствием стала проблема чести и достоинства»266.
В 1877 году Бисмарк изложил свою версию событий, предшествовавших подписанию мира с Австрией, и в ней дана несколько иная трактовка мнений генералов. Он поведал ее Люциусу фон Балльхаузену, записавшему рассказ Бисмарка в свой дневник, а затем в девяностые годы включил в мемуары:
...
«Я был единственной персоной среди трехсот или около того человек, кому надлежало полагаться на собственные убеждения и не ссылаться на какие-либо другие мнения. На военном совете все, включая и короля, который председательствовал на заседании, выступали за продолжение войны. Я возразил, заявив, что война в Венгрии в жару и засуху, в разгар эпидемии холеры чрезвычайно опасна, и ради чего? После того как все генералы не согласились со мной, я заявил: «Как генерала, меня можно не послушать, но как министр я вынужден подать в отставку, если мое мнение ничего не стоит». Обсуждение происходило в моей комнате, поскольку я все еще болел. Закончив говорить, я сразу же удалился в спальню, запер дверь и бросился, рыдая от бессилия, в постель. Остальные еще немного пошептались и затем разошлись.
На следующий день у меня состоялся бурный разговор с королем… Он назвал мои мирные условия «постыдными». Он требовал себе Богемию, австрийскую Силезию, Ансбах-Байрёйт, восточную Фрисландию, часть Саксонии и т. д. Я пытался убедить его в том, что нельзя наносить смертельные раны тем, с кем мы захотим и даже будем вынуждены жить бок о бок. Он отверг мои доводы и кинулся, плача, на софу: «Мой первый министр дезертирует к врагу и навязывает мне постыдный мир!»
Я оставил его, твердо убежденный в правильности своего решения, и едва успел закрыть дверь своей комнаты и снять саблю, как вошел кронпринц, предложив переговорить с отцом. Он тоже желает мира, понимает и разделяет мои доводы. Я начинал войну и должен ее закончить. Через несколько часов он принес мне письмо от отца, которое я сохранил. Выражение «постыдный» в нем встретилось мне дважды. «Поскольку я бросил его в самую тяжелую минуту, он вынужден, несмотря на блистательный успех армии, согласиться и принять постыдные условия». Эти «постыдные условия» и стали положениями Пражского мира» [59] 267.
Энгельберг считает версию Бисмарка сомнительной:
...
«Зачем Бисмарку понадобилось вводить в заблуждение читателей «Мыслей и воспоминаний» легендой о противлении генералов его мирным усилиям? Это можно лишь объяснить особенностями периода, в который они были написаны. Он прекрасно знал, что среди тех, кто способствовал его отставке, были и ведущие военачальники. Поэтому изображение позиции генералов в ложном свете было своего рода политической местью прусско-германскому генеральному штабу девяностых годов»268.
Тем не менее нельзя не учитывать того факта, что Бисмарк разговаривал с фон Балльхаузеном в 1877 году, когда Бисмарк находился у власти. Отношения Бисмарка с генералитетом испортились в 1866 году во время Франко-прусской войны, когда он вел тяжелую и изнурительную борьбу с офицерами генерального штаба, которых министр-президент называл «полубогами», по поводу политических и стратегических приоритетов. Возможно, на него повлияли оба эти фактора. У нас есть и другие свидетельства, подтверждающие и излишне эмоциональную реакцию короля на победу, и то, что истеричное поведение обоих – и короля, и его главного министра – было типично для их отношений, сложившихся к 1866 году. Так или иначе, описанный выше эпизод иллюстрирует непреходящую склонность Бисмарка перелагать на свой лад прошлые события, даже истории, рассказанные за обедом. Наверняка многие из нас поступают таким же образом, даже не задумываясь над этим. Хотя мы, конечно, не анализируем наш жизненный путь так же дотошно и педантично, как это делал Бисмарк.
26 июля 1866 года Пруссия и Австрия подписали в Никольсбурге прелиминарный мир на следующих условиях:
1. Австрия полностью выходит из ассоциации германских государств.
2. Австрия признает формирование федерации северогерманских государств под руководством Пруссии.
3. Взаимоотношения между южными германскими государствами и их отношения с Северо-Германским союзом определяются на основе свободного волеизъявления и взаимных договоренностей.
4. Австрия признает изменения во владениях, осуществляемые в Северной Германии.5. Австрия выплачивает репарации в размере 40 миллионов талеров за нанесение военного ущерба269.
«Изменения во владениях», по мнению Пфальце, были самым революционным требованием Бисмарка в 1866 году270. Одним росчерком пера Бисмарк лишил независимости королевство Ганновер и трона короля Георга, кузена королевы Виктории. Герцогство Нассау, северная часть Гессен-Касселя на Майне и город Франкфурт были просто-напросто проглочены. Если в Никольсбурге Бисмарк проявил умеренность и сдержанность, то по отношению к вольному городу Франкфурту он показал себя с самой худшей стороны. Его поведение в миниатюре отобразило алчную возбужденность прусской армии после победы. 16 июля 1866 года генерал Фогель фон Фалькенштейн оккупировал Франкфурт-на-Майне и взял на себя управление городом. Через три дня прусская армия захватила и отправила в Берлин 155 фунтов серебра. Мантейфель, сменивший Фогеля фон Фалькенштейна, потребовал в течение двадцати четырех часов выплатить 25 миллионов талеров, и сумма была уменьшена до 19 миллионов лишь после того, как городские власти доказали, что они внесли часть контрибуции. Приказ поступил непосредственно от Бисмарка. Бургомистр Фелльнер попросил дать ему побольше времени, чтобы он мог проконсультироваться с городским собранием, а когда обратился с запросом к собранию, то ему отказали271. Пруссаки потребовали представить список тех, кто голосовал против внесения денег, с тем чтобы покарать их. Фелльнер отказался дать имена. 23 июля бургомистр Фелльнер покончил жизнь самоубийством. Генерал, граф Максимилиан фон Рёдерн (1816–1898), сменивший теперь уже Мантейфеля на посту военного губернатора, приказал захоронить Фелльнера в 17.00, но два сенатора, бежавшие из оккупированного города, сообщили историю о прусских «зверствах» газетам. Appelationsgerichtsrat[60] д-р Кюглер, родственник сенатора Фелльнера, преподнес генералу фон Рёдерну веревку. Генерал громовым голосом произнес «контрибуцию все равно придется платить» и продолжал дымить сигарой272. Взбешенный оппозиционностью города, в котором он провел девять памятных лет, Бисмарк 25 июля 1866 года, за день до подписания прелиминарного мира в Никольсбурге, добавил Франкфурт в список государств, подлежащих аннексии, хотя вольный город и не был включен прежде в перечень «максимальных требований»273. Граждане Франкфурта познали то, что уже давно поняли другие: Бисмарк не приемлет любую оппозицию. Примеры гораздо более изощренной и масштабной жестокости показали нам потомки победоносной прусской армии – внуки и правнуки фон Рёдернов и фон Мантейфелей в 1939–1945 годах. Триумф Бисмарка поразителен. Ему удалось полностью перестроить европейский международный порядок. Он говорил тем, кто хотел слушать, что и как собирается сделать, и осуществил свой замысел. Он достиг всего, не командуя армиями, не имея возможности отдавать приказы ни одному солдату, без своей политической партии и поддержки общественности и парламентского большинства, а скорее, наоборот, в условиях почти тотальной враждебности и неповиновения со стороны министров и государственной бюрократии. Он уже не пользовался и поддержкой могущественных консервативных группировок, помогавших ему вначале внедриться во власть. Наиболее влиятельные дипломаты внешнеполитического ведомства вроде Роберта фон дер Гольца и Альбрехта Бернсторфа были его заклятыми врагами, и ему об этом было хорошо известно. Королева и все королевское семейство его ненавидели, а король готовился отметить свое семидесятилетие. Кроме Роона и Морица фон Бланкенбурга, у него не было верных друзей, с кем он мог бы доверительно поделиться своими политическими планами. Без заступничества Роона и его неизменной преданности он вообще мог не выжить и политически, и даже физически. С полным основанием в августе 1866 года он мог стукнуть кулаком по столу и воскликнуть: «Я побил их всех! Всех!»274
