Год 1963-й должен был, таким образом, стать урожайным для Сэлинджера. Автор обещал пополнить сагу о семье Глассов новыми рассказами и повестями. Некоторые из них все еще находились в работе, другие приближались к завершению. И это были не пустые обещания. Когда издательство «Литтл, Браун энд компани» выпустило книгу «Выше стропила, плотники и Симор: Введение», оно уже начало переговоры с Сэлинджером, пообещав выплатить аванс в 75 тысяч долларов за публикацию следующего произведения.
Можно предположить, что критики с гораздо меньшим энтузиазмом ожидали неизбежного — как теперь казалось — продолжения серии рассказов о Глассах, как бы она ни радовала сердце самого автора. В целом рецензии на повести «Выше стропила, плотники» и «Симор: Введение» были не такими агрессивными, как на «Фрэнни и Зуи», однако из литературной среды доносились коллективные стенания по поводу того, что Глассы не собираются сходить со сцены. Раздавались весьма недвусмысленные призывы к завершению серии. Книжное обозрение «Нью-Йорк таймс» обвинило Сэлинджера в том, что «писатель не отказывает себе в удовольствии пофлиртовать с глубинами мудрости, но робость и смущение мешают ему довести дело до конца». Однако общее мнение критиков, не осмеливавшихся высказать его вслух, наиболее откровенно выразил журнал «Тайм». «Взрослый читатель, — саркастически замечал автор статьи, — начинает задаваться вопросом, а есть ли вообще у Симора, этого своего рода Сфинкса, секрет, который было бы интересно узнать. А если есть, то когда же наконец Сэлинджер его раскроет».
Триумфальный успех «Фрэнни и Зуи» показал Сэлинджеру, что он может ожидать поддержки со стороны среднестатистического читателя, невзирая на неприятие критиков.
И когда «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» появились в продаже, читатели в очередной раз встали на его защиту. Книга сразу же разошлась тиражом более ста тысяч экземпляров и тут же заняла заветную первую строчку в списке бестселлеров газеты «Нью-Йорк таймс». Продажи ее не дотягивали до уровня «Фрэнни и Зуи», однако то достижение было настолько экстраординарным, что его не стоит брать за образец для сравнения. «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» все равно стали литературной сенсацией и третьим номером в общем списке бестселлеров 1963 года.
В ответ Сэлинджер публично признал свой долг перед людьми, высоко оценившими его произведения. Во второй тираж он включил запоздалое посвящение читателям, где с нежностью приравнял их к членам своей семьи. В этом посвящении выражается признательность обычному читателю вкупе с презрением к профессиональным критикам. Теперь оно принадлежит к числу самых знаменитых литературных посвящений всех времен и народов: «Если в мире еще остался хотя бы один читатель-любитель — то есть тот, кто читает, как дышит, — я с несказанной любовью и благодарностью прошу его или ее разделить это посвящение на равных с моей женой и двумя детьми».
Прошло время, и Сэлинджер доказал, что хорошо усвоил урок, преподанный ему Уитом Бернеттом двадцать четыре года назад. Его уважение к читателям и вера в их понимание и сочувствие в очередной раз помогли ему победить. В ситуации, когда мир вокруг него рушился, семья отдалялась, а друзья постепенно уходили, именно среднестатистический читатель пришел ему на помощь. Тот самый «орнитолог». Тот самый «возлюбленный молчаливый читатель» Фолкнера. Что до остальных, то отношение к ним Сэлинджера выражалось просто: черт с ними со всеми.
«Хэпворт etc.» — несомненно, произведение, вышедшее из-под пера Мастера, но пера, уже рвущего бумагу, и я не могу себе представить, что за этим — при таком сильном нажиме — может воспоследовать.
Джон Апдайк, 2000
ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВЫХОДА В ЯНВАРЕ 1963 ГОДА книги «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» Центр Рамакришны-Вивекананды отмечал столетие со дня рождения Свами Вивскананды банкетом в нью-йоркском отеле «Уорик». Главное слово по случаю юбилея произнес У Тан, Генеральный секретарь ООН, говоривший о вкладе Вивекананды в дело взаимопонимания между народами. За главным банкетным столом, почти прямо напротив трибуны, сидел Дж. Д. Сэлинджер, только что внесший последние поправки в свою уже готовую книгу. На групповой фотографии Сэлинджер запечатлен широко улыбающимся, спокойным и благостным, каким мы видели его только на снимке, сделанном на борту «Кунгсхольма».
И на обеих фотографиях увековечен момент мира, которому очень скоро придет конец.
За два коротких года в жизни Сэлинджера произошли большие перемены. В начале 1961 года о членах семьи Глассов знал лишь узкий круг читателей «Нью-Йоркера». С тех пор они вырвались на международную сцену и принесли своему создателю материальный и профессиональный успех, о котором он раньше не мог и мечтать. На это же самое время пришелся взрыв популярности «Над пропастью во ржи», и роман стал считаться классикой американской литературы.
Триумф 1963 года предрек еще в марте предыдущего года обозреватель «Виллидж войс» Элиот Фремонт-Смит в своей запоздалой рецензии на «Фрэнни и Зуи». Фремонт-Смит (над чьим именем поклонники «Девяти рассказов» наверняка подтрунивали) заявлял, что «Дж. Д. Сэлинджер — фигура среди современных авторов уникальная. При том, как мало он написал… читательский интерес к нему легко перекрывает тот, что вызывает к себе любой другой автор».
Это была высокая похвала, но она невольно высветила две неразрешимые дилеммы, стоявшие тогда перед Сэлинджером. С одной стороны, успех, деньги, всеобщее восхищение и повышенное внимание, неизбежное даже в условиях полного уединения в Корнише, тешили писательское «я» и усиливали ту внутреннюю борьбу, о которой он с такой болью говорил в «Зуи». Пытаясь усмирить свою гордость, Сэлинджер вместе с тем понимал, что обрек себя на то, чтобы публиковаться и публиковаться, причем ждут от него новинок. Как намекал Фремонт-Смит в своей статье, недавно выпущенные и произведшие такой фурор книги — переиздания. В январе 1963-го миновало почти четыре года со времени публикации новой повести. Разумеется, у Сэлинджера были наброски. Его личная переписка подтверждает, что он постоянно работал над новыми эпизодами серии о семье Глассов. Однако он колебался, стоит ли их печатать.
К 1963 году Сэлинджер настолько слился с тем, что он пишет, что его собственные внутренние конфликты нашли отражение в его персонажах. Он не только вместе с Зуи боролся со своим «я», но и вместе с Симором Глассом пережил отчуждение от осаждавшего его мира, которому больше не принадлежал. Сэлинджер вполне мог думать, что при его уже и без того звездной популярности еще один успех — особенно с малым временным отрывом от двух предшествующих — может духовно разрушить его, став слишком большим испытанием для его «я». Работа для Сэлинджера была его священнодействием, его молитвой. Цель свою он давно видел в молитве, а не в успехе. И шел к этой цели вопреки материальному вознаграждению, а не ради него. Сэлинджер продолжал творить молитву, занимаясь писательством, и одновременно продолжал публиковаться. Он оставался писателем Господа Бога, пытаясь следовать учению Шри Рамакришны, который признавал, что «человек не может совсем отказаться от работы», и учил своих последователей «исполнять свою работу, не надеясь и не рассчитывая на ее плоды».
