На другой день, случайно, на лесной дороге встретились мы с ковпаковцами. Это была небольшая группа разведчиков: трое конных и пятеро на подводах. Ребята — как на подбор — молодцеватые, рослые, в кубанках, украшенных красными лентами и лихо заломленных набекрень. И лошади хороши. Я — старый кавалерист — полюбовался и немного позавидовал. Полюбовались и наши бойцы: вот настоящие партизаны!
Вместе с ними мы остановились, перекурили, угощая друг друга, похваливая, как водится, и свой, и чужой табак. Разговорились по-дружески. Наши собеседники очень гордились тем, что они ковпаковцы. Особенно один — румяный и круглолицый. Картинно подбоченясь, сдвинув на самый затылок белую кубанку и потряхивая русым чубом, он рассказывал:
— Нашего Сидора Артемьича вся Украина знает. Посмотреть: простенький старичок, а ведь он целое гестапо вокруг пальца обведет. И человека насквозь видит. От него ничего не утаишь. Но заботливый — и к бойцу, и к крестьянину. На него, как на отца, смотрят… Да! Ну, и комиссар у нас — Руднев! Герой! И чистой души человек. Когда коммунизм построим, такие люди будут…
— А и у нас не хуже? — не вытерпел Дмитриев. — Вы про Батю слыхали?
— Слыхали, как же! Мы с батинцами встречались… Но ведь наш-то старик в Москве был!
— Наш тоже из Москвы присланный!
Вмешался Есенков.
— Подожди! Нашли время хвастаться!.. Ты лучше рассказал бы, как это было на приеме в Кремле.
— А так и было: приказали нам — партизанам — открыть второй фронт. Вот тебе самое главное.
Но пора было собираться.
— Докуривай!
И уже на прощанье Дмитриев с некоторой иронией спросил у круглолицего:
— А кто же вы есть? Не то вы разведчики, не то агитаторы?
Тот уже поставил ногу в стремя и обернулся:
— И разведчики, и агитаторы. Плохой ты будешь разведчик, если агитировать не умеешь. И плохой будет партизанский агитатор, если он позабудет о разведке.
Распрощались. По дороге наши бойцы делились впечатлениями. Я шел впереди и слышал за спиной высокий тенористый голос Камышанского:
— Вот это настоящие. Посмотреть приятно!.. И у них целая армия. Пушки есть, пулеметы есть. Как двинет такая махина!.. А что мы? Рассыпались человек по десять, и не видно нас…
— Стало быть, мы, по-твоему, не настоящие? — рассердился Дмитриев. — Да?.. Нет, вот мы-то как раз и есть настоящие. Партизаны должны просачиваться везде, партизаны должны быть неуловимыми. Что надо!..
Вступил в разговор Зубков.
— Ты со мной на операцию ходил? Не понравилось?
— Мне нравится с ветерком, — отвечал Камышанский, — с шумом, с гиком — вот как у Ковпака.
— Ну, так и уходи к ковпаковцам.
— А что? — сразу осекся Камышанский. — Нет, я у себя в отряде… я…
— Чего же ты болтаешь?
И, как всегда, Есенков спокойным и негромким голосом словно подводил итоги дискуссии.
— А по-моему, и те, и другие — партизаны, и те, и другие — настоящие. Все нужно. Плотник и столяр по-разному работают, а оба нужны. Так и у нас. Вот то-то и хорошо — что ни выдумай, как ни воюй, только бы побольше вреда принести фашистам. Они теперь и не знают, куда оборачиваться, где нас искать. Народ на выдумки хитер…
* * *
Я уже упоминал о Сазонове — командире отряда, высланного Батей на Украину. Отряд этот, базировавшийся около Олевска и «обслуживавший» крушениями железные дороги Сарны — Коростень и Сарны — Лунинец, был первой целью нашего пути. Вскоре после встречи с ковпаковцами — часам к десяти — перед нами замаячила на фоне серого ненастного неба тригонометрическая вышка, отмеченная на нашей карте. А вот и роща, в которой нас должны дожидаться… И уже ждут! В одинокой фигуре на опушке я узнаю Сазонова. И он узнает меня. Машет рукой. Идет навстречу.
— Товарищ комиссар!
— Здравствуй!.. Но никаких комиссаров. Теперь, вместо комиссара, дядя Петя.
Сазонов удивлен, и меня, даже несколько забавляет его удивление.
— Да, да. Комиссара нет. И другим скажи, кто меня знает.
— Это теперь дядя Петя!.. Это полковник Перевертайло!.. Комиссар в Белоруссии остался! — наперебой объясняют мои спутники, радостно здороваясь с Сазоновым. И когда мы добираемся до сазоновских бойцов и подвод, спрятанных в роще, он уже знает суть нашего замысла и зовет меня дядей Петей.
Сазонов — наш старый товарищ. Был младшим командиром в Чонгарской дивизии, потом — курсантом пулеметно-минометного училища, а к нам присоединился в марте 1942 года на Витебщине, партизанил там вместе с нами и вместе с нами пришел оттуда на Белое озеро. Назначенный командиром отряда, он оправдал наши ожидания. Отряд оказался активным и дисциплинированным. И сейчас я снова убедился в этом. Даже внешне — в каждом бойце, в общем виде лагеря, в отношении к крестьянам — чувствовалась рука неплохого командира…
Лагерь в лесу под Олевском был многолюден. Вернее, даже не лагерь, а лагеря, потому что невдалеке от сазоновских землянок приютились шалаши партизанского отряда Попова. О нем я слышал еще на Центральной базе. Отряд этот оперировал в южной части Пинской области, потом раскололся: половина его, во главе с военинженером Колесниковым, решила присоединиться к батинцам, к Сазонову, остальные, во главе с Поповым, хотели идти на восток, через фронт, на соединение с Красной Армией. Сазонов не мог самолично принять Колесникова и послал его на Центральную базу к Бате. Там мы встретились, и Батя попутно с остальными вопросами поручил мне разрешить этот вопрос. Колесников вернулся от Бати вместе с нами. А Попов со своими людьми все еще не двигался, все еще медлил. Должно быть, и его взяло сомнение: не остаться ли?
В первый же день, когда я беседовал с Сазоновым, в землянку зашел невысокий плотный партизан в обычном гражданском пиджаке и военной ушанке.
— Вот, — указал на него Сазонов, — он у Попова комиссаром.
Лицо вошедшего показалось мне знакомым.
— Где я вас видел? Как вас зовут?
— Поддубов.
Но мне эта фамилия ничего не сказала. Я слышал ее впервые и догадался, что она выдуманная, один из тех псевдонимов, к которым очень часто прибегали партизаны в целях конспирации. Я снова вгляделся, стараясь припомнить.
— Нет, вы мне Поддубовых не называйте, говорите настоящую.
Он немного покраснел.
— Корчев.
— Ага… Корчев. Это мне знакомо. Но где мы встречались?
— На сборах политсостава.
— Ну да, конечно. В Минске. Верно ведь?
— Верно. И в Бобруйске.
— Так… А теперь вы комиссаром у Попова?
— Да.
— Как же вы допустили раскол отряда?
Корчев смутился.
— Видите ли, партизанское дело — это добровольное дело. Силой не потянешь.
