Стиль моих произведений меняется всякий раз в зависимости от того, о чем идет речь. Там, где у меня было что сказать научно, я написал объективно о вещах; там, где я философствовал, я писал так, чтобы выразить смысл Всеобъемлющего. Поскольку в моем философствовании главным было движение к разуму, проистекающее из идеи возможной коммуникации, я больше старался достичь логической ясности (которую ценю высоко и стремлюсь, по мере сил, к ее достижению), чем ясности экзистенциальной, и предпочитал убедительность мысли красоте поэтического слога (к которому, вдобавок, у меня не было и способностей).
В моих произведениях, которые всегда писались в спокойном деловом тоне, присутствует стремление оказать определенное влияние: сделать все возможное, чтобы способствовать воплощению в мире хотя бы малой толики разума, но это влияние должно осуществляться таким путем, чтобы вызвать в читателе непокой, пробудить его возможную экзистенцию, ободрить его и воодушевить на то, чтобы он стал самим собой, с предельной откровенностью и честностью сказать ему о возможном смысле в бытии и оставить его мучительно размышлять о непостижимом. Такова общая тенденция, которая свойственна мне (если можно называть тенденцией стремление к разуму). Ради этого стремления я мыслю, испытывая его сам, и хотел бы пробудить его в других.
В своих произведениях я не исходил из допущения, что истина уже пробивает себе путь или что мир с самого начала руководится разумом. Скорее, исторический и современный опыт говорит о противоположном, если мы говорим о разуме, доступном человеку, — а только его мы и можем называть разумом.
Поэтому столь много зависит от того, ради чего каждый человек хочет жить и действовать. Ему приходится знать, где он находится, какова его ситуация. Его собственная сущность и ход событий обусловливаются тем, что он считает значительным и важным, тем, что он делает, совершая выбор — даже в самом малом. Это имеет вечное значение пред лицом трансценденции, беззаветно отдаваясь которой, человек только и становится самим собой, обретая там защиту от суеты успехов и неудач. Это имеет значение во времени — благодаря деятельности человека в мире. Мир не движется сам по себе, не идет своим собственным заранее определенным и неизменным ходом, подчиненным каким‑то законам, аналогичным законам природы. Он не есть процесс, определенный судьбой, которую могло бы постигнуть какое‑то мышление, — судьбой, которая была бы определена заранее и зависела от чьих‑то чужих, не наших решений. То, что будет, зависит от каждого отдельного человека, однако все в целом не может быть высчитано им.
Написанное мною по большей части излагалось ранее в моих университетских лекциях. Если говорить о каких‑то педагогических устремлениях, то они никогда не планировались мною заранее. Действительным воспитанием мне казалось только самовоспитание. Это — личное дело каждого, но когда преподаешь, то, обращая внимание на что‑то, демонстрируя ход собственного мышления, показывая примеры действия, сообщая те способы, которыми постигается целое в мысли, надеешься тем самым способствовать тому, что в молодежи стремится к свету. Я не внушал чего‑то отдельным людям, но давал им почувствовать строгость вечного порядка. Они не вправе давать себе послабление. В совершенной терпимости кроется строжайшая требовательность. Ее ощущает каждый человек. Тому, чтобы она ощущалась яснее, решительнее, как раз и может поспособствовать философствование, сообщающее себя другим.
Когда окидываешь взглядом прожитую жизнь, особенно если это происходит в преклонные годы, испытываешь странное чувство. Как будто подводишь черту под тем, что еще не закончилось.
Такова уж философия: чем она подлиннее, тем труднее завершить ее к какому‑то сроку.
Достигнув старости, мыслитель вовсе не чувствует, что его труды закончены. Менее, чем когда‑либо, он чувствует это. Кант говорил: едва мы продвинулись настолько, что стали способны начать по — настоящему, как уже приходится сходить со сцены, уступая место начинающим.
Разум продолжает жить, самое важное еще не сказано, самое главное из того, что заявляет о себе, еще не найдено.
Поэтому будет лучше всего, если эти философские воспоминания превратятся в план будущих трудов. Разуму, который устремлен вдаль, не может стать преградой замкнутый круг биологической жизни. И подчас испытываешь странное для этого возраста чувство: твоему взору, подкрепленному духовным опытом, открываются новые дали.
Базель, сентябрь 1953
Рим. 7; 19.
Данте А. Божественная комедия. М.: Советско — американский фонд Интерпракс «Культурная инициатива», 1992. С. 7.
Утесов Л. О. Мы родились по соседству // Одесский юмор. Антология сатиры и юмора России XX века. М.: ЭКСМО, 2008. Т. 32. С. 258.
Ясперс К. Всемирная история философии. Введение. СПб.: «Наука», 2000. С. 164–165.
Karl Jaspers mit Selbstzeugnissen und Bilddokumenten dargestellt von Hans Saner. Reinbek bei Hamburg, Rowolt Taschenbuch, Verlag GmbH, 1970. S. 7.
Кожурин А. Я. Ландшафты «естественные» и городские (ранние опыты «ландшафтологииции» в европейской философской традиции) // Философия детства и проблемы современного города. Материалы IX международной конференции «Ребенок в современном мире. Дети и город». СПб.: Из — во СПбГТУ, 2002. С. 72–79.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2–е изд. Т. 41. С. 74.
Генис А. Соч. в 3 т. Екатеринбург: У — Фактория, 2003. Т. 2. С. 382.
Spengler О. Politische Schriften. Volksausgabe. Mьnchen und Berlin, C. H. Beck’sehe Verlagsbuchhandlung, 1934. S. 110–111.
Так называемое монголо — татарское иго началось только в 1237 г., через десять лет после смерти Чингисхана, которого сегодня считают в Монголии человеком тысячелетия. Впрочем, поверхностный немец О. Шпенглер мог и не знать таких тонкостей. Не знал он и о другой русской беде — о людях оседлых, которых чествовали при уходе на пенсию за то, что у них только одна запись в трудовой книжке — о приеме на предприятие. Но вот классными специалистами они от своей оседлости так и не стали. Не стали по той причине, что кочевники — администраторы (при социализме — «руководители широкого профиля», перебрасываемые партией с одного «фронта» на другой, с сельского хозяйства на культуру, а с культуры — на охрану заключенных; затем — носители универсальных управленческих технологий Щедровицкого; после них — нынешние универсальные менеджеры по руководству всем на свете) не давали оседлым бессловесным работягам мыслить и действовать самостоятельно.
