Фульдженцио Миканцио, ближайший сподвижник Паоло Сарпи, всю жизнь питал к Галилею самые добрые чувства. С грустью вспоминал он те далекие, безвозвратно ушедшие времена, когда в Венеции за бокалом вина они вели нескончаемые беседы. Процесс Галилея Миканцио воспринял с возмущением. Он считал своим долгом делать для опального друга все, что было в его силах. Если Галилей захочет что-нибудь опубликовать, то он, Миканцио, к его услугам!
С нетерпением ждал Миканцио присылки первых листов новой работы Галилея. Как назло, стояли страшные холода, дороги покрылись льдом, и почтовые курьеры безбожно опаздывали. Когда же долгожданные страницы попали к Миканцио, он пережил часы истинного наслаждения. Галилей подарит миру удивительную книгу! Напечатать ее, полагал Миканцио, можно будет прямо в Венеции. Трудности, писал он Галилею, вряд ли возникнут, хотя здесь инквизитором заяц, который от всего дрожит, но, надо думать, противиться такому сочинению он не посмеет.
Процесс Галилея оживил интерес и к прежним его работам. Книготорговцы думали погреть на этом руки. В Венеции один типограф пожелал переиздать «Рассуждение о телах, пребывающих в воде». Миканцио обещал ему помощь и отправился за разрешением к инквизитору. И тут его ждала неожиданность. Ни о каком переиздании, заявил инквизитор, не может быть и речи. На этот счет у него есть категорический приказ из Рима. Здесь какое-то недоразумение, возразил Миканцио, вероятно, имелось в виду сочинение относительно Коперниковой системы.
Нет, твердо сказал инквизитор, печатать запрещено вообще все сочинения Галилея, как изданные, так и подготовляемые к изданию.
Что за варварское распоряжение! Ведь нельзя же подвергать запрету книги, которые никак не касаются осужденной мысли о движении Земли. Запретить печатать вообще все» что только не выйдет из-под пера Галилея? Невзирая на смысл написанного? Лишь потому, что это сочинено именно им?
— А если Галилей, — не удержался Миканцио от ехидного вопроса, — пожелает напечатать «Верую» или «Отче наш», то ему тоже не разрешат?
Инквизитор еще раз повторил, что все работы Галилея независимо от содержания печатать запрещено.
Миканцио был в ярости. Срывался не только замысел перепечатки «Рассуждения о телах, пребывающих в воде», но и дело куда более важное — публикация новых диалогов. Человек, написавший ценнейшую книгу, негодовал Миканцио, подвергнет себя опасности наказания, если захочет ее издать! Но она не должна погибнуть. За две тысячи лет ничего подобного в философии не «было создано, и лишать этого мир было бы преступлением перед человечеством!
Раз и в Венеции издать диалоги невозможно, то печатать их надо за пределами Италии, но так, чтобы это не повредило Галилею. Но ведь наверняка возникнет вопрос, как рукопись там очутилась. Миканцио готов был взять вину на себя. Галилей, мол, дал ему почитать свое новое сочинение, а он из любознательности снял копию и позже своевольно отправил ее в типографию. Одно не вызывало сомнений: печатать книгу надо во что бы то ни стало!
О беседе Миканцио с инквизитором и выводах, из этого следующих, Галилей узнал в середине февраля 1635 года. Надежды на Венецию рухнули — искать придется иные пути.
Больше половины задуманной книги было готово. Теперь он напишет остальное. Папа римский, второй уже, пытается заставить его молчать. Но он, Галилей, не ради подленькой свободы, бездеятельной и безгласной, согласился принести отречение. Он издаст свою новую книгу. Издаст вопреки всем запретам — в любом краю еретиков, где только существуют печатные стайки.
В этом, только в этом, единственный смысл его отречения.
Рисковать Галилей был готов, но не собирался идти на авантюру. Осмотрительность ему не изменила. Выход в свет новых диалогов, ясно, не оставит Урбана равнодушным. Узник инквизиции, которому он постоянно отказывает в помиловании, издает книгу, да еще руками еретиков! Это сделано без его ведома? Друзья советовали поместить списки его новых диалогов в крупнейшие библиотеки. Если кто вдруг возьмет и напечатает их в одной из протестантских типографий, то какой спрос с автора? Ему останется лишь горестно вздыхать. Разве он в силах воспрепятствовать незаконным изданиям, если это не может сделать и Святая служба? Это какой-то злоумышленник переписал его диалоги в публичной библиотеке и отдал печатать!
Но и на это Галилей не хотел сейчас идти. Новое сочинение он покажет лишь узкому кругу лиц — государю, его семейству, нескольким ученым. Кто попрекнет его в ослушании? Галилей искал случая осуществить свой замысел так, чтобы иметь надежное алиби. Если рукопись и окажется за пределами Италии, то, конечно, по воле лиц, с которыми Урбан вынужден считаться.
Как только Галилей узнал о запрете что-либо публиковать, он тут же поставил об этом в известность великого герцога. Даже «Рассуждение о телах, пребывающих в воде», книгу, посвященную отцу нынешнего государя, не разрешили печатать! Все это происки врагов! Нельзя опубликовать и новое математическое сочинение, не имеющее никакого отношения к религии? А ведь это явилось бы триумфом Галилея и послужило бы пущему прославлению дома Медичи. Фердинандо возмущен варварским запретом. Он, разумеется, не имеет ничего против, если новые диалоги издадут по ту сторону Альп.
Это уже большая победа. Остается сделать еще один шаг. Принц Маттео, бывший ученик Галилея, как раз собирается в Германию. Будет он и в Вене. А там служит знакомый флорентиец, военный инженер Пьерони, который еще в начале года предложил Галилею помощь в опубликовании книги. Пусть Маттео только передаст ему рукопись, а остальное не его забота.
Какие, собственно, могут быть к Галилею претензии? Разве он вправе перечить принцу Маттео, брату своего государя, если тот захочет взять с собой неопубликованное сочинение придворного математика, дабы показать в Германии, каких высот достигла тосканская наука?
Бенедетто был неисправим. Опала ничему его не научила. Целых три года Урбан не желал его видеть, полагая, что тот слишком рьяно помогал Галилею. А когда положение несколько улучшилось и папа дал ему аудиенцию, Кастелли заключил, что дело Галилея далеко не безнадежно. Тому в конце концов дозволят вернуться во Флоренцию — лишь бы удалось хоть как-то развеять неприязнь Урбана. Она, по мнению Кастелли, вызвана главным образом тем, что папа поверил, будто под видом Симпличио осмеян римский первосвященник. Наивный Бенедетто!
Едва оправившись от болезни, которая чуть не свела его в могилу, Бенедетто принялся внушать кардиналу Антонио Барберини, насколько необоснованны эти слухи. Галилей и не помышлял чем-то обидеть или, упаси бог, поглумиться над их святейшеством. Ничто так не тяготит Галилея в его беде, как сознание, что клеветникам удалась столь гнусная махинация.
