Диагноз будет бесспорен, но больному от этого легче не станет.
— Почему вы не действуете? — спрашивал врачей студент.
— Что бы вы предложили? — интересовались они.
Странный вопрос! Мало ли существует средств для спасения человека.
— Исследовать мозг, изучить состояние оболочек.
Оказывается, что в клинике не вскрывают череп без исключительных причин.
Новое разочарование постигло его во время практики в лаборатории. Молодой врач изучал природу чумного микроба. Не в пример медицине, в микробиологии все было понятно и все дозволялось. Вот он, виновник болезни, под стеклом микроскопа. Одна капля сулемы — и нет его и в помине. Ясен образ врага, известны средства борьбы с ним. Есть же безумцы, посвящающие себя медицине — науке трудной и сложной, полной жестоких запретов…
Микробиология не привлекла молодого врача, и он ушел в клинику, не в обычную, а в экспериментальную, в знаменитый Павловский институт. Кто мог подумать, что тут ему предложат возиться с собаками, в острых опытах черпать идеи!
Полгода спустя Быков пригласил Курцина к себе и сказал:
— В бывшей Обуховской больнице собрались врачи, готовые вместе с нами изучать пищеварение. Мы хотели бы определить вас туда.
Более приятного предложения аспирант не мог себе пожелать. В клинику, да притом в хирургическую, — превосходно, чудесно!.. Он любит хирургию давно, с тех пор, как узнал ее, любит за то, что операция так напоминает исследование, целительное для больного и нужное для искусства врача.
И с темой ему угодили. С каким удовольствием он в университете изучал кровеносную сеть! Особенно занимал его желудок — густо пронизанный артериальными и венозными сосудами. Он нагнетал в них быстро стынувшую красную и синюю жидкость, а самый желудок растворял в соляной кислоте. Мышечная и сосудистая ткань исчезала, оставалось алое и синее сплетение — застывшая схема кровеносного тока…
— С удовольствием пойду в клинику. Это по моей части. Там и опыт поставишь и человека спасешь.
— Какой опыт? — переспрашивает ученый. — У нас нет там собак. Экспериментировать вам не придется.
— Почему не придется? — недоумевает аспирант. — Можно, и сколько угодно.
На лице у него улыбка, он напоминает шалуна, который спрятал игрушку и заставляет других ее искать.
— На ком же вы намерены ставить опыты? — начинает сердиться ученый. — Неужели на больных?
— Именно на них, — спешит молодой врач заверить профессора.
Тот кивает головой и уже без тени раздражения спрашивает:
— Вы будете выводить им наружу слюнную железу или у вас имеется про запас другая методика?
— Зачем? Ведь мы намерены изучать пищеварение, главным образом деятельность желудка.
Какая странная манера объясняться! Пойми, что он этим хочет сказать.
— Значит, будете накладывать фистулу и перерезать у больных пищевод?
— Я позволю себе напомнить вам Павлова, — произносит аспирант. — «Неисчислимые выгоды и чрезвычайное могущество над собой получит человек, когда естествоиспытатель подвергнет другого человека такому же внешнему анализу, как должен он это сделать со всяким объектом природы, когда человеческий ум посмотрит на себя не изнутри, а снаружи».
— Как же вы все-таки поступите? — уловив смущенный взгляд аспиранта, повторяет ученый свой вопрос.
— Все это уже сделали до меня: и пищевод перерезали, и фистула наложена. Чего не сделает врач, чтобы спасти больного? Почему бы нам таких не понаблюдать? Найти их нетрудно: один пострадал от несчастного случая, другой вольно или невольно сжег себе пищевод… Я бы на них повторил опыты Павлова с мнимым кормлением. У человека мы такое с вами откроем, чего у собаки не увидим вовек…
Так вот что он имел в виду! Можно, конечно, прием не новый, известный давно. Не всегда только найдешь нужных больных.
Аспирант неожиданно обнаружил себя молодцом, у него и логики и здравого смысла более чем достаточно. Наблюдения в клинике — разумное дело, почему не воспользоваться случаем, одинаково важным для физиолога и медика? Величайшие возможности таятся в свидетельствах практикующих врачей. Не раз бывало, что их наблюдения становились запалом для исследователя и возникали открытия, прежде казавшиеся невозможными…
— Итак, вы хотите опыт с мнимым кормлением проверить на человеке? — спросил Быков.
— Да, пора бы, — уверенно произнес Курцин, — никто еще не брался за это всерьез. Что же касается больных, то позволю себе заверить вас, что здоровье и достоинство человека я ставлю выше всего. Ни себе, ни другим не позволю смотреть на больного как на экспериментальный материал. Физиологом я, возможно, и не стану, но врачом буду всегда.
Искренность аспиранта и его заверения не могли не растрогать ученого.
— Что же, уступить вам? — спросил он, внутренне уверенный, что не уступить нельзя.
— Да, обязательно, — подхватил аспирант. — Мы должны обратиться к человеку. Лабораторное животное эту задачу нам не решит.
— Вы как-то говорили, что на острый опыт у вас духа не хватит, — неожиданно вспомнил Быков. — Вы что же, жалеете животных?
— Жалею и очень люблю…
Глаза его покрылись мечтательной дымкой, голова чуть склонилась набок.
— Я люблю лошадей, чистокровных, горячих… Люблю их видеть на скачках, во всей животной красе… И собаки мне приятны, но только не в станке…
Ни в одной области знания развитие творческой мысли так не зависит от искусства ученого, как в хирургии. Возникшая идея ждет веками хирурга, который докажет ее осуществимость и сделает опыт достоянием других.
В начале XX века возникла мысль об операции, которая предотвращала бы гибель и мучения больных, страдающих от сужения пищевода. Эти несчастные, лишенные возможности проглотить пищу, либо умирали голодной смертью, либо обрекали себя на существование с искусственным отверстием в желудке. Операцию предлагалось делать так: отсечь у больного кишечную петлю с ее кровеносными сосудами, питающими ткани, затем один конец отрезка приживить выше места, где наступило сужение пищевода, а другой вшить внутрь желудка. Эту кишку-пищевод, поскольку протянуть ее под грудиной невозможно, предполагалось уложить в туннель, искусственно образованный над грудиной под слоем кожи и клетчатки на груди. Единственное неудобство: когда комок пищи пройдет по новому тракту, будет видно, как пищевод сокращается.
Осуществить такую операцию не удалось. Оперированные не выживали: начиналось омертвение кишки-пищевода, и больной либо погибал, либо вновь подвергался операции, результаты которой врач был бессилен предрешить.
