– Нет, – живо возразил Мюллер. – Не надо…
Он задумался. Через какое-то время поднял голову, подошел вплотную к Копкову и, глядя снизу вверх прямо в зрачки его глаз, жестко проговорил:
– Дружище, Хорст! На тебя возлагается ответственная задача.
Сейчас поедешь в Управление и через дежурного, как обычно это делается, срочно вызовешь Лемана к месту службы. Машину пошлешь только с шофером. Жди его у входа. Как только он войдет – обыскать, изъять оружие, переодеть в гражданское, если он будет в форме, и отвести в подвал, в камеру. Никому ни слова, Гуппенкотену[45] я позвоню. Помни: Леман опытный полицейский, поэтому все должно быть как обычно, до мелочей. Понял?
– Есть, группенфюрер!
Копков вскинул руку и вышел из кабинета.
«Так, нужно подобрать трех надежных следователей и пусть приступают к делу, – размышлял Мюллер, расхаживая по кабинету. – Их нужно предупредить: биографией, работой не интересоваться. Их задача – привести его в такое состояние, чтобы он согласился дать показания. Потом его допрошу я сам. Да, он чем-то серьезно болен. Чем же? Ага, вспомнил, диабетом. Предупредить следователей, нашего врача. Ежедневно давать таблетки, обращаться так, чтобы он раньше времени не умер. Кажется, все!»
После этого он вернулся в гостиную. Но игра уже не клеилась, и Эйхман это сразу почувствовал. Он извинился и стал прощаться, сославшись на занятость по работе.
За Эйхманом потянулись другие чиновники. Вскоре гостиная опустела. Остался лишь один Шольц.
– Что-нибудь неприятное? – осторожно спросил Шольц. Он неспешно расхаживал по гостиной и собирал на поднос посуду. Мюллер сидел в кресле в глубокой задумчивости, попыхивая своей неизменной сигарой. Наконец, стряхнув пепел, он сказал:
– Да. Обнаружилось, что один из чиновников моего управления работает на Советы.
– Ошибка исключена?
– Все сходится. Черт, неужели он так обиделся, что я понизил его в должности! – и он опять замолчал.
Шольц продолжал бесшумно заниматься уборкой.
– Как это некстати сейчас! – неожиданно с досадой проговорил Мюллер. – Вот-вот должен решиться вопрос с назначением начальника всего РСХА, и тут на тебе! Если об этом узнает Борман со своей шайкой, они сразу подымут шум против меня. И так напакостят, где могут…
После убийства в Праге летом этого года шефа Главного управления имперской безопасности Гайдриха должность начальника главка оставалась вакантной. Рассматривались несколько кандидатов, в том числе и Мюллер, и все ожидали решения по этому вопросу самого Гитлера.
Против Мюллера тайно интриговал Борман. Руководитель партийной канцелярии и верхушка СД были против шефа гестапо, так как знали, что в течение ряда лет он собирает компрометирующие материалы на членов партии в связи с превышением ими полномочий или совершением других правонарушений. Гайдрих был единственны в высшей нацистской иерархии, который всегда его поддерживал. Теперь приходилось рассчитывать только на свои силы.
– Черт с ней, с должностью, Генрих! – воскликнул Шольц. – Тут надо думать, как голову сберечь. Если об этом узнает фюрер, последствия могут быть самые неожиданные.
– Я знаю и над этим думаю, – сказал Мюллер. После некоторого молчания он добавил: – Я приказал Копкову без шума его арестовать и поместить в одной из камер нашего управления. Знать об этом будет ограниченный круг надежных людей.
– У кого он работает?
– У Гуппенкотена, которому придется все рассказать, но он парень с головой, надежный. Опасен Шелленберг: тот, если узнает, сразу же побежит к Гиммлеру. Но, я думаю, если с ним предварительно поговорить, он тоже будет молчать. Ведь этот Леман был у него заместителем, когда Вальтер возглавлял контрразведку.
– А кто его выдвигал?
– Да я, кто же еще. А как было его не выдвинуть? Старейший работник гестапо, безупречные характеристики, работал против Советов. Проверял его в течение года, ничего подозрительного не обнаружил. В тридцать девятом покойный Гайдрих выдвинул на должность начальника отдела контрразведки вместо Беста этого проныру Шелленберга. Ну я под видом помощи молодому неопытному начальнику отдела подсунул ему своего человека Лемана, чтобы он приглядывал за ним. Работал он хорошо, претензий не было, но где-то через год у него серьезно обострилась старая болезнь. Пришлось его заменить. Мы подобрали ему подходящее место, сделали его ответственным за документацию в отделе. Представляешь, какой поднимется шум, если все это всплывет?
– Да, дрянь дело, – согласился Шольц. – Его нужно замять. Нет человека – нет проблемы.
– Я тоже так думаю, – согласился Мюллер. – Ну ладно, давай что-нибудь почитаем.
Мюллер открыл книгу, а Шольц, собрав всю посуду, ушел на кухню.
Мюллер попытался читать, но очень быстро понял, что это ему не удается. Перед его глазами постоянно стояли два выпученных от ярости глаза Гитлера, его искаженный в крике рот. Он отогнал это видение и попытался сосредоточиться на чтении, но через несколько минут обнаружил, что снова и снова читает одну и ту же страницу, а в голове, как на испорченной пластинке, повторяется: «Пригрели предателя, пригрели предателя…». Он откинул голову назад, отгоняя виденье, прекратил бесполезные попытки читать и все крутил машинально в руках шахматную фигуру, не зная, как освободиться от этого дьявольского наваждения.
– Шольц! – позвал Мюллер друга.
– М-м? – Шольц, увлеченный изучением иллюстрированного журнала с полуобнаженными женщинами в фривольных позах, никак не мог оторваться.
– Давай пойдем поедим.
– Еще раз? – Шольцу явно не хотелось отрываться от интересного занятая.
– Идем. Еще не поздно. Выпьем по рюмке коньяку.
Мюллер решительно поднялся, бросил на столик шахматную фигурку и направился на кухню. Шольц нехотя поплелся следом. Они потом долго сидели на кухне, неторопливо потягивая коньяк и дымя сигарами, лениво перебрасываясь словами.
Вечер выдался на редкость спокойный, со службы никто не звонил. Наконец Мюллер заявил:
– А теперь я пойду отдохну.
К своему удивлению, он быстро уснул крепким сном. Утром встал бодрым и отдохнувшим. Умываясь после бритья, надевая привычную одежду, он ощущал во всем теле необычную легкость. Вчера случилось неприятное событие, но теперь все это позади, и воспоминания о неслыханном поведении одного из чиновников можно со всеми другими отвратительными новостями с фронта выбросить на помойку. Он уже придумал, как он будет действовать, чтобы не дать врагам повода заняться против него интригами.
В это декабрьское утро Вилли Леман встал, по обыкновению, рано. Он любил утром спокойно, не торопясь заниматься своим туалетом и, потихоньку сбрасывая ночную сонливость, приходить в себя. Сегодня, намыливая перед бритьем щеку, он думал о событиях на фронте, где обстановка для германской армии складывалась все хуже и хуже, и, несмотря на геббельсовскую трескотню, он был уверен, что страну ожидают еще большие несчастья. Чем больше он над всем этим размышлял, тем больше склонялся к мысли, что со службы в гестапо, пока еще не поздно, надо уходить и переезжать в Швибут, где можно будет отсидеться до лучших времен.
