Недаром после распространения страшных слухов императрица в письмах Понятовскому буквально кинулась защищать Орловых — не называя их имен и не указывая, в чем они обвиняются. «Это действительно герои, готовые пожертвовать за родину своими жизнями, люди столь же уважаемые, сколь и достойные уважения», — писала она 12 сентября. «Понятия не имею, что говорят о тех, кто окружает меня, — продолжала Екатерина 11 ноября, — но я достоверно знаю, что это не презренные льстецы и не трусливые или низкие души. Мне известны их патриотические чувства, их любовь к добру, осуществляемая и на практике. Они никого не обманывают и никогда не берут денег за то, что доверие, каким они пользуются, дает им право совершить. Если, обладая этими качествами, они не имеют счастья понравиться тем, кто предпочел бы видеть их коррумпированными — черт возьми, они и я, мы обойдемся без этого стороннего одобрения»[679].
Так защищают только очень любимых и нужных людей. Потеряй императрица поддержку в лице знаменитых братьев со товарищи, и она потеряла бы завоеванный статус.
Принимая решение об убийстве Петра III, в первую очередь следовало продумать, как отвести подозрение от Орловых. Кого подставить под удар вместо них. Однако тяжесть греха пала именно на Алексея и, как следствие, на саму Екатерину.
Головина передала, как в обществе представляли себе логику Орловых: «Они думали, что, если уничтожат императора, князь Орлов (Григорий. — О. Е.) займет его место и заставит государыню короновать себя». Но для этого нужно остаться в стороне от убийства. Сокрыть свое участие. В противном случае не видать ни брачного венца, ни шапки Мономаха. Что и случилось, поскольку Орловы в качестве убийц оказались выставлены на всеобщее обозрение. И первое, чего лишились, поддержки гвардии.
Голландский резидент Мейнерцгаген сообщал в Гаагу, что 31 июля, во время очередных ночных волнений Алексей Орлов, вышедший успокаивать солдат, был изруган и едва не побит. Его называли «изменником и клялись, что никогда не допустят, чтобы он надел на себя царскую шапку»[680]. Здесь голландец, вероятно, ошибся — брак и корона предназначались Григорию. Возможно, именно он и вышел к толпе семеновцев и преображенцев, братьев часто путали в депешах иностранных дипломатов. Но суть произошедшего не меняется. Из вчерашних кумиров Орловы превратились в «изменников».
«Памятник невинности»
Слухи, возможно, поддерживались и с помощью раннего варианта третьего письма Алексея из Ропши. То, что этот документ — плод политической борьбы, а не археографическое развлечение Ф. В. Ростопчина, — вывод достаточно очевидный. Дашкова говорит о письме так, как если бы оно было ей известно сразу после ропшинских событий: «Если бы кто-нибудь заподозрил, что императрица повелела убить Петра III… я могла бы представить доказательства ее полной непричастности к этому делу: письмо Алексея Орлова, тщательно сохраненное ею в шкатулке, вскрытой Павлом после ее смерти»[681].
Появление копии через сорок лет после событий, ее внедрение в оборот рукописных материалов по истории отечества, которыми, минуя цензуру, обменивались образованные русские (не зря Ростопчин послал этот документ не только Дашковой, но и С. Р. Воронцову в Лондон), закрепляло одну версию убийства Петра III. На протяжении двух столетий исследователи считали источник достоверным, а отсутствие подлинника и несколько странные обстоятельства обнаружения никого не смущали.
Между тем сама история Ростопчина вызывает вопросы. В примечаниях к своей копии он писал, что после смерти Екатерины II ему и генерал-прокурору Сената А. Н. Самойлову велено было запечатать кабинет государыни. «Через три дня по смерти императрицы поручено было великому князю Александру Павловичу и графу Безбородке рассмотреть все бумаги. В первый самый день найдено это письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу; по прочтении им возвращено Безбородке, и я имел его с четверть часа в руках. Почерк известный мне графа Орлова. Бумага — лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева государыни, и сим изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал»[682].
Дашкова, передавая ту же историю со слов Ростопчина, приписала Павлу восклицание: «Слава Богу! это письмо рассеяло и тень сомнения, которая могла бы еще сохраниться у меня». Если император испытал радость и облегчение, то зачем было сжигать письмо? Возможно, подлинник содержал нечто большее, чем копия, и Павел не хотел, чтобы неудобные строчки сохранились? Можно ли без санкции государя скопировать такой источник, не опасаясь опалы? Вопросов история Ростопчина порождает множество.
До работы О. А. Иванова о письмах Орлова из Ропши в самом факте существования третьего письма коллеги не сомневались. Однако исследователю удалось выдвинуть весомые аргументы в пользу утверждения, что перед нами — фальсификация. При этом созданная умело, которую за «четверть часа» сочинить нельзя. Так, Ростопчин был хорошо знаком с первыми двумя письмами Орлова и должен был держать их перед глазами, составляя третье. Сходны титулования Екатерины в начале записок и обороты речи. В то же время имелись и бросающиеся в глаза различия. В подлинных письмах Орлов обращался к императрице на «вы», в копии — на «ты». Язык копии заметно грамотнее, чем оригиналов. Петр III назван «государь», вместо «бывший государь»[683].
Копия Ростопчина получила хождение уже после смерти Павла I. Чего добивался Ростопчин, снимая вину с Екатерины II? Расположения нового императора Александра, обещавшего править «по уму и сердцу своей бабки»? Очевидной исторической параллели, которую ухватил А. Н. Тургенев («…или, подобно внуку Александру, она лишь воспользовалась благами уже совершившегося?»), выгодной молодому царю? Доверия Дашковой? Благосклонности великой княгини Екатерины Павловны, интересовавшейся историческими документами? Иванов показал, что до появления копии, с которой Ростопчин стал вхож к влиятельным лицам, забавляя их любопытным свидетельством старины, он пребывал в опале. Александр I не благоволил бывшему сотруднику отца. Однако постепенно, благодаря любимой сестре царя Екатерине Павловне, дела Федора Васильевича пошли на лад: она «буквально вырвала для него место московского генерал-губернатора». А сблизил Ростопчина и великую княгиню именно общий интерес к недавнему прошлому. Он стал завсегдатаем ее салона в Твери и пленял слушателей живым, артистическим пересказом анекдотов минувших царствований…
