Очень хочется в это верить.
Декабрь 1995 г.
* * *
Кажется, в те же дни, или в другой раз, я завел Аксенова в лос-анджелесский кавказский ресторанчик, где хозяином и шеф-поваром был армянин, Харут, на американский лад называвший себя Гэри. Ну, Гэри — так Гэри, важно же то, что в свое время он служил главным поваром в павильоне Армении на ВДНХ, и такие шашлыки, как в его ресторанчике, тогда в Лос-Анджелесе никто и нигде не готовил.
Заглядывал и я к нему, чаще с друзьями — показывал им, как и где следует обедать. И потому Гэри, завидя меня с друзьями, не спрашивая, накрывал стол закусками — самыми разными, и называлось это у него «шурум-бурум по-половецки», что означало всего понемногу.
То же начало было нам с Аксеновым предложено и в этот раз, и мы приняли под капустку по-гурийски, копченую осетринку (и, конечно, под кинзочку, петрушку, укропчик) рюмку-другую холодной водки. Это тогда Василий Павлович немного себе позволял, не то что теперь — ни грамма! А тогда Гэри, хитро улыбаясь, поинтересовался у нас: «А ти горный улитка ел?». «Ти» — относилось к нам обоим одновременно, и так же одновременно мы отрицательно покачали головами — нет, не ели. «А что это?». — «Сейчас угощу!». И, так же хитро улыбаясь, он удалился, а минут через десять пред нами дымилось аппетитное даже на вид блюдо — куски чего-то сероватого цвета размером с кулачок ребенка и примерно той же формы.
— Вкусно! — отметили мы, запивая «горных устриц» холодным бадвайзером.
— Ага! — восторженно, громко так, что было слышно во всем небольшом зальчике: — Ти знаешь, что ти ел! — барани яйца!
Сказать, что на нас это сообщение не произвело впечатления, — было бы неправдой. Произвело, но не настолько, чтобы немедленно бежать во двор с двумя пальцами в горле — да нет. Просто приняли мы еще по несколько граммов водки, что в нашем положении было оправданно, запили их крепчайшим кофе из джезвы и, уходя, посмеялись вместе с Гэри…
Послесловие. Четверть века спустя
Что было потом — никто, конечно же, предположить не мог. Не сразу имена ставших по разным причинам и поводам эмигрантами русских писателей начали упоминать — не в сопряжении с привычным «отщепенец» и тому подобными эпитетами — пионерской явилась статья в «Известиях» — а потом стали печатать и их тексты. Сначала Аксенова вспомнил, кажется, «Огонек» Коротича.
Хотя незадолго до того (подсказал мне недавно Гладилин, по долгу парижской службы на Радио «Свободная Европа» следивший за советской прессой) опростался мерзким фельетоном «Крокодил» — и это стало первым упоминанием там имени Аксенова. И пошло: Зиновьев, Максимов, Гладилин… Появились и новые имена — главным образом тех, кто стал писателем уже будучи в отъезде, «в изгнаньи» — Довлатов Сергей, например. Хотя кто его изгонял? Просто стало можно уехать…
Теперь российские издательства стали охотиться за их рукописями, переиздавать книги, вышедшие за рубежами России — в Штатах, в Европе…
Бывает, нам с Аксеновым случается видеться в Москве. Помню, в первый приезд сюда я зашел в книжный магазин, один из «самых-самых», на улице Тверской (для нас, уехавших в семидесятых, она остается «Горького», даже — если по-студенчески — «Бродвеем»). В одном из залов магазина было особо тесно — там скопилось человек пятьдесят, они окружили Аксенова, читавшего отрывки из нового романа, только что опубликованного здесь, в России.
Кажется, в тот же приезд мы зашли с ним обедать в ресторан «Дома кино» на Васильевскую улицу. Зал на четвертом этаже пустовал, и только в стороне, у стены, стоял накрытый «под банкет» стол. Закуски были почти не тронуты — только с краю заметили мы две-три тарелки, с которых недавно ели.
«Ждали гостей на поминки — сегодня хоронили Евгения Миронова… Никто не пришел», — пояснила офциантка. Случается и такое. И ведь, правда, хороший был арист, даже очень… Жаль.
А возвращаясь в 2005-й, несколькими днями позже, на вручении «Букера», Аксенов председательствовал поочередно с Кабаковым Александром на творческом вечере-юбилее Анатолия Гладилина, устроенном в ЦДЛ. И я там был, мед-пиво пил, передав перед тем юбиляру памятную медаль Американского фонда Окуджавы, но также и выступил с коротеньким мемуаром, соответствуя тону этой встречи, заданному ее участниками — примерный текст его приведен в главе книги, посвященной моему замечательному другу Толе Гладилину.
Аксенов в тот же день должен был получить премию «За достижения русской литературы в зарубежье» — как-то так она называлась. Отказался В.П. и здесь — прознав, что вместе с ним награждались некие «писатели-чекисты», так он пояснил за ужином, последовавшим за официальной частью вечера Гладилина, причину этого отказа.
Таким был Василий Павлович Аксенов и таким по сей день остается в моей памяти.
1995–2010 гг.
Глава 3
Сорок лет спустя, и потом
Евгений Евтушенко
Сейчас уже и не вспомнить, когда впервые зашел разговор, что вот хорошо бы ему, Евтушенко приехать, пусть и не надолго, к нам в Лос-Анджелес, собрать здесь наших, для кого русский язык не остается просто средством общения с домашними, но и в ком жива память о первых шагах поэта, нередко ступавшего по самой грани тогда дозволенного. А то и преступавшего ее. Евтушенко охотно поддерживает эту тему: да, мол, хорошо бы…
Кажется, это было в телефонном разговоре.
Потом в Нью-Йорке мы оказываемся за столиком ресторана, мы оба любим здесь бывать: это небольшое заведеньице в Манхэттене с теплым названием «Дядя Ваня» и хозяйкой Мариной, бывшей актрисой московского «Ленкома», нашей общей приятельницей. Убедившись, что соседние столики опустели, Евтушенко вполголоса прочел отрывки из только что завершенной поэмы.
С нами сидел его переводчик на английский и приятель — они пришли вместе. Спустя несколько лет его не стало — я знаю, Евтушенко и по сей день не может смириться с этой утратой. В тот вечер я окончательно утвердился в намерении устроить в Калифорнии его встречу с читателями «Панорамы».
Оставалось ждать хорошего повода — и вскоре он представился: наступил юбилейный, 20-й год нашего издательства. Отметить его мы хотели серией встреч с виднейшими представителями русской культуры. Евтушенко живет в пределах относительной досягаемости: от Талсы, штат Оклахома, где в местном университете он ведет курс, до Лос-Анджелеса много ближе, чем, скажем, от Переделкина: так ли уж сложно ему вырваться на день-другой и вовремя вернуться к своим студентам?
Узнав от Евтушенко о нашей договоренности, вмешался в неё один из считающих и, соответственно, называющих себя потомком Александра Сергеевича Пушкина (что сейчас многими источниками, в частности и общепризнанными родственниками поэта, оспаривается) — американец Кеннет Пушкин, готовивший в университете Сан-Хосе вечер памяти, как значилось в его приглашении — «своего великого предка».
