Можно только представить себе, как теперь завидуют писателю, поселившемуся в Биаррице, на юге Франции, — думаю я сегодня, спустя годы после нашей беседы…
— Думаешь — откровенная зависть? — допытывался тогда я у Аксенова.
— Да нет — не зависть, — поправился он, — а какое-то раздражение: приезжает, мол, некий мэтр, тут печатается… какого, спрашивается, хера — пусть к себе едет! Ну, и так далее… Я не исключаю еще и такую вещь: параметр художественности не любят. Почему, например, на Булата набросились — особенно после присуждения ему Букеровской премии — как свора собак? Да потому, что художественно слишком! Не любят, не чувствуют художественности. А когда сталкиваются с ней, когда видят своими глазами — приходят в ярость.
— В принципе, ты удовлетворен тем, как всё складывается здесь у тебя? Я не говорю сейчас об университетской работе…
— Аксенов уже не первый год сетовал: «Вот бы завязать с ней совсем — и только работать, писать бы больше, — так ведь кормиться надо, от одних изданий пока не прожить».
Пришло время — проживает, что и замечательно: врученный ему престижнейший «Русский Букер-2004» — не в последнюю очередь есть результат того.
Но и тогда он говорил:
— Пишется мне хорошо. Думаю, я в хорошей писательской форме. Сейчас начал новый роман и чувствую себя как бы заведенным на это дело. Роман очень сложный, в отличие от «Московской саги», написанный традиционным образом, но с такими постмодернистскими местами, с элементами сюрреализма. Это мой первый роман, где все действие будет происходить в Америке, частично в Лос-Анджелесе. Почему, кстати, я и хочу приехать в Лос-Анджелес, оживить в памяти обстановку.
И в этом романе очень много еврейской темы, которая меня сейчас стала интересовать гораздо больше, чем раньше. Но не потому, что я почувствовал себя больше евреем, чем я был. Видимо, всё связано с моим интересом к истории, к прошлому человечества, ко всему, что мы прошли. В романе у меня сталкиваются два колена одного еврейского рода: два однояйцевых близнеца 120 лет назад сбежали в Америку; один там остался, другой вернулся в Россию — и эти два колена не знали друг о друге совершенно ничего. А потом вдруг один из потомков вернувшегося эмигрирует, попадает в Америку и случайно выходит на этот огромный клан вроде бы своих родственников. Но это уже не его родственники, они — совсем другие… И начинается поиск корней.
— А публицистика много отнимает времени? — тексты печатные и радиоскрипты за подписью Аксенова, когда они появлялись, мы непременно упоминали, а нередко, и цитировали в «Панораме», так что вопрос мой был не случаен.
— Обращаюсь к ней периодически. Иногда пишу по-английски. Когда приглашают… Потому что, если ты сам что-то предложишь, — ну прочтут, скажут: спасибо, интересно. И на этом — всё! Другое дело, когда приглашают…
Аксенова приглашают: на газетные и журнальные полосы самых престижных изданий — здесь и в Европе, на конгрессы, посвященные проблемам литературы, и вообще — современности. Вот забавный отрывок из давнего его письма ко мне: «Собираюсь в Копенгаген на уникальную литконференцию… Маята, как ты знаешь, вернулась из последнего вояжа, как говорится, «ин уан пис», однако без чемодана. В чемодане было много хороших вещей, в частности, пара кирзовых сапог от Е.Попова, ватная телогрейка от него же (я уже представлял, как еду в этой телогрейке в Копенгаген)…». А кроме копенгагенской был еще не один десяток конференций, симпозиумов и т. п.
Сказать же, что писательская судьба в Штатах проста и легка — поверят разве что только в России. Вспомним выступление Аксенова в Вене на литературном конгрессе международного Пен-клуба. Работа конгресса как раз началась его сообщением — воспроизведенным «Литературной газетой» где-то в конце 91-го года. В частности, писатель тогда заметил, что на Западе искусство действительно принадлежит массам — если использовать эту лукавую большевистскую формулу.
Принадлежит по-настоящему — потому что массы платят за него деньги. Хорошо ли это? Наверное, не всегда — потому что нередко финансово успешными становятся бездарные книги. Но они продаются большими тиражами, и книгоиздатели их авторов называют «большими писателями». А авторы книг, расходящихся малыми тиражами, в понимании книгоиздателя остаются «малыми писателями».
В том же выступлении Аксенов с горечью заметил: «Мир коммерции не может не повлиять на мир артистизма. Обратное движение, увы, почти отсутствует…»
Плохо ли это? Как судить.
* * *
Спустя год или два в Лос-Анджелесе гостила Иванова Наталья, заместитель главного редактора «Знамени» Чупрынина. Мы ужинали у её однофамильцев, только ударением отличны их фамилии — у Ивановых Комы и Светы оно на втором слоге, у Наташи, как у большинства — на третьем. Из её рассказа следовало, что жизнь журнала трудна, гонорары мизерны, и что для поддержки авторов введены ежегодные премии по нескольким категориям публикаций.
Сказать, что «Панорама» к тому времени вполне преуспела в финансовом отношении, было бы явным преувеличением. Но и при этом мы захотели, и сумели из скромного бюджета издательства выкроить некоторую сумму, а точнее — полтысячи долларов: для нас она не являлась критической, но россиянину той поры, да и вообще литератору, если он живет от получаемых гонораров, была бы явно кстати. Об этом было чуть выше в связи с нашей премией Войновичу.
А то, что я собираюсь сейчас рассказать, я бы, наверное, и не вспомнил, если бы не…
Так вот, об этом «не»: кажется, в 82-м или в 83-м году я в сопровождении приятеля, Бори Мухамедшина, художника, живущего в Германии не первый год, шел по платформе железнодорожного воказала Мюнхена, направляясь к кассе, за билетами, поскольку пора было продолжить знакомство с Европой — о чем уже было в предыдущих главах. А этот эпизод… На самом подходе к кассам мы лицом к лицу столкнулись с Булатом, чуть позади него с небольшим чемоданом шел Войнович.
Обнялись — «привет», «привет», «как дела» — ну, словом, всё, как происходит при неожиданной встрече. С Войновичем мы знакомы были слабо, почти никак, — не случилось, и не было ничего удивительного в том, что он после первых «здра-сте» почти сразу отошел от нас с Булатом на шаг и заговорил с Мухамедшиным. Мне даже показалось, что он старательно не смотрит в нашу сторону — ну что ж, деликатность проявляет, подумалось. Так и ладно…
Простояли мы так совсем недолго, от силы минут пять, и только перед самым прощанием он обернулся вдруг ко мне со словами — «Зачем же так печатать?». Честно, я не понял, о чем он, пока он не продолжил — «…вот и Соколов». И теперь я сообразил, что Войнович прочел незадолго до того опубликованный в «Панораме» текст моих разговоров с Сашей Соколовым, где тот со свойственной ему прямотой заметил что-то вроде: «Ну, если то, что делает Войнович — это литература, то я занимаюсь чем-то совсем другим…». Наверное, чуть ниже будет повод привести сказанное им дословно.
