Дмитрий Олейников - Бенкендорф

Но биографы поспешили «освятить» легенду именем Данзаса, убрав принципиальное «как он слышал». Так же передана эта история и в дневнике издателя А. С. Суворина, записавшего рассказ библиографа П. А. Ефремова, который делился некоторыми из «литературных фактов, слышанных им от разных лиц»: «Николай I велел Бенкендорфу предупредить дуэль. Геккерен был у Бенкендорфа. — „Что делать мне теперь?“ — сказал он (Бенкендорф. — Д. О.) княгине Белосельской. — „А вы пошлите жандармов в другую сторону“. Убийцы Пушкина — Бенкендорф, кн. Белосельская и Уваров»273. В 1891 году А. Скабичевский в массово изданной Ф. Павленковым биографии так и написал: «По словам секунданта Пушкина, лицейского товарища его Данзаса, граф Бенкендорф знал об этой дуэли, но, обязанный предупредить её, послал жандармов не на Чёрную речку, а в Екатерингоф, будто бы по ошибке». На беду Бенкендорфа тот же слух, уже как якобы озвученный прямыми свидетелями факт, был изложен в псевдомемуарах А. О. Смирновой-Россет, сочинённых её дочерью О. Н. Смирновой274. Специалисты уже давно знают о подделке и не используют её как источник, но до сих пор этот «факт» периодически всплывает в публикациях275.

В советское время легенда добралась до Большой советской энциклопедии276 и попала в стихотворные строки:

Поэтический вывод Эдуарда Багрицкого (стихотворение датировано 1924 годом) весьма печален для отечественной истории:

Тема была подхвачена другими представителями творческого цеха, например, Ярославом Смеляковым:

Потребовалось ещё почти полвека, чтобы серьёзные и знающие исследователи перестали «мстить самодержавию» за Пушкина, разобрались в недостоверности легенды и при всей неприязни к Бенкендорфу сошлись в едином мнении: «Никто, ни царь, ни Бенкендорф, ни другие отнюдь не имел сознательной цели погубить поэта»277; «Бенкендорф не посылал жандармов в другую сторону (это явно недостоверная легенда)»278. Однако, как иронизируют в подобных случаях, «серебряные ложечки нашлись, а неприятный осадок остался»…

Легенд рангом пониже в теме «Бенкендорф и Пушкин» немало. А. Тыркова-Вильяме, написавшая, в общем, добротную биографию великого поэта, не забывает в ней походя ругнуть Бенкендорфа, который для неё всего лишь «ничтожный жандармский офицер». Известная деятельница русского либерального движения обвиняет шефа жандармов даже в том, что якобы он, оформляя позволение Пушкину работать в архиве, «только наполовину побаловал историческую совесть поэта. Дал разрешение на просмотр судебного дела, но прочесть показания Пугачёва не позволил»279. Это тем более странно, что и в дореволюционных, и в советских изданиях работа Пушкина в архивах расписана детально, и никаких оснований для такого умозаключения нет. Бенкендорф в ответ на просьбу Пушкина ясно изложил волю Николая I: «Государь позволяет Пушкину читать всё дело и просит сделать выписку для государя», — а вопрос, предоставлять или не предоставлять дела, был вне его компетенции. Возможно из-за того, что показания Пугачёва много путешествовали по разным архивам Москвы и Петербурга, чиновники-бюрократы просто не утруждали себя поиском их следов ради сочинителя Пушкина280.

В заключение разговора о Пушкине и Бенкендорфе стоит поставить под сомнение распространённое мнение о том, что граф якобы «приглашал Пушкина на службу в Третье отделение». Его истоки идут от мемуаров подчинённого Бенкендорфа А. А. Ивановского, рассказавшего о своём визите к поэту по поручению начальства. Это было весной 1828 года, когда Пушкин стремился попасть на войну с турками. Ивановский пришёл к нему, чтобы передать отказ императора брать его в армию — «на произвол случайностей войны», под пули, — обоснованный желанием сберечь «царя скудного царства родной поэзии и литературы». Затем поэту было передано предложение от Бенкендорфа: «Если бы вы просили о присоединении вас к одной из походных канцелярий: Александра Христофоровича, или графа Нессельроде, или И. И. Дибича, — это иное дело, весьма сбыточное, вовсе чуждое неодолимых препятствий». Пушкин воскликнул с воодушевлением: «Ничего лучшего я не желал бы! И вы думаете, что это ещё можно сделать?»281

Все настолько свыклись с образом Бенкендорфа как исключительно шефа жандармов и главы Третьего отделения, что совершенно упустили из виду: на войну Александр Христофорович собирался совершенно по другой линии — в должности командующего императорской Главной квартирой, оставляя всё Третье отделение на фон Фока (подробнее см. ниже, в главе «Бок о бок с императором»). Толкователи упустили, что речь шла о походной канцелярии, подчинявшейся командующему Главной квартирой и обслуживавшей делопроизводство «кочевой столицы» — передвижной резиденции императора во время высочайших путешествий (позже она стала называться военно-походной канцелярией). Подобные же компактные канцелярии заводили на время походов министр иностранных дел граф К. В. Нессельроде и командующий армией граф И. И. Дибич. Сочетание слов «Бенкендорф» и «канцелярия» магически создавало образ Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии и порождало соответствующие «очевидные» комментарии: «Бенкендорф благосклонно предложил (Пушкину. — Д. О.) средство ехать в армию. „Какое?“ — спросил Пушкин. Бенкендорф ответил: „Хотите, я вас определю в мою канцелярию и возьму с собою?“ В канцелярию III отделения! Разумеется, Пушкин поблагодарил и отказался от этой милости»282. Комментарии превратились в источники и перекочевали в научную и, тем более, в популярную литературу.

Кто, похоже, действительно устраивался на службу в Третье отделение, так это молодой провинциал, приехавший покорять столицу, — Николай Гоголь. В августе 1829 года он писал матери: «Я в Петербурге могу иметь должность, которую и прежде хотел, но какие-то глупые людские предубеждения и предрассудки меня останавливали». Вполне вероятно, что речь идёт о должности канцелярского служителя в Третьем отделении. Гоголь попал туда по рекомендации Ф. В. Булгарина (оставившего об этом воспоминания283) и не столько служил там, сколько числился, хотя и недолго (осенью 1829 года)284.