Поэт был очень влюблен в Пульхерию и упомянул ее в стихотворениях: «Если с нежной красотой…» (1821), «Записка В. П. Горчакову», «Из письма к Вигелю» и «Дева» (все — 1823). О ней же писал Пушкин в письме Ф. Ф. Вигелю из Одессы в 1823 году: «…Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я влюблен в нее без памяти и буду на днях как экзекутор и камер-юнкер в подражание другу Завальевскому…»
Богатый отец Пульхерии всеми силами стремился выдать свою единственную дочь замуж. Так он буквально навязывал ее в жены лицейскому приятелю Пушкина А. М. Горчакову, но в силу того, что весь словарный состав кишиневской красавицы состоял из двух фраз: «Что вы говорите?» и «Ах, какой вы!», которые она повторяла лишь в разной последовательности, женихи возле нее долго не задерживались. Лишь в возрасте за 30 лет Пульхерии удалось найти супруга — грека Мано.
Посвященные ей Пушкиным стихи она свято берегла.
Соловкина Елена Федоровна
Елена Федоровна Соловкина, ур. Бейн (Бем) — жена полковника Соловкина, командира Охотского полка, расквартированного в Кишиневе.
Елена Соловкина приезжала в Кишинев к своей сестре Марии Федоровне, жене офицера Камчатского полка П. С. Яншина. В один из таких приездов с ней познакомился Пушкин. Как вспоминал один из его товарищей, поэт «до иступления и бреда» увлекся Еленой. Но эта любовная связь поэта оказалась совсем непродолжительной.
Пушкин вспоминал о ней лишь в своих письмах к Н. С. Алексееву и, по-видимому, дома у Ушаковых, когда составлял свой Донжуанский список.
Амалия Ризнич (1802–1825) — дочь венского банкира Риппа, сербка из Воеводины, жена (с 1820) одесского негоцианта, одного из директоров коммерческого банка Ивана (Йована) Степановича Ризнича, тоже серба. Ее полное имя — Амалия-Розалия-София-Элизабетта Рипп.
Ее муж, уроженец Триеста, главного порта Австрийской империи на Адриатическом море, был человеком хорошо образованным. Он обучался в Падуанском и Берлинском университетах, знал несколько языков и был богатым судовладельцем. В Одессе Иван Ризнич стал заметной фигурой, занимаясь экспортом пшеницы и являясь директором и главным меценатом одесского театра.
В Россию Ризничи приехали весной 1823 года. Один из очевидцев, К. Зеленецкий, писал про Амалию: «…Она была дочь одного венского банкира по фамилии Рипп, полунемка и полуитальянка, с примесью, может быть, и еврейского в крови… Г-жа Ризнич была молода, высока ростом, стройна и необыкновенно красива. Особенно привлекательны были ее пленительные очи, шея удивительной формы и белизны, и черная коса, более двух аршинов длиною. Только ступни ног у нее были слишком велики, поэтому она носила длинное платье. Она ходила в мужской шляпе и одевалась в наряд полуамазонки. Все это придавало ей оригинальность и увлекало молодые и немолодые головы и сердца».
В высшем свете, т. е. в доме Воронцовых, Ризничей не принимали. Зато все молодые аристократы (Пушкин, Туманский, Собанский и др.) с удовольствием посещали их дом.
Пушкин часто бывал в театре, где Амалия была хозяйкой ложи дирекции, правой от авансцены. Эта ложа, как и находящаяся напротив нее ложа генерал-губернатора, отапливались, они были больше, чем ложи ярусов и лучше отделаны, к тому же имели свои индивидуальные входы с улицы и за кулисы.
На полях черновика поэмы «Евгений Онегин» набросан изящнейший рисунок — молодая женщина в длинном платье, с гордо откинутой головой, садится в карету. Так Пушкин запечатлел отъезд Амалии из театра после спектакля. Сидя в одной из главных лож, Пушкин имел возможность одновременно наблюдать за обеими своими возлюбленными. Но это было позднее. Первоначально, по словам друга Ивана Ризнича П. Е. Сречковича: «Пушкин увивался за Амалией… но взаимностью не пользовался». К тому же его соперниками в этом увлечении были богатый помещик Исидор Собаньский и еще целый ряд влиятельных фигур того времени. По словам Сречковича: «Ризнич внимательно следил за поведением своей жены, заботливо оберегая ее от грехопадения. К ней был приставлен верный слуга, который знал каждый шаг жены своего господина и обо всем доносил ему».
Но даже такие меры безопасности для Пушкина не стали преградой. В беловой рукописи поэмы «Евгений Онегин» в XIV строфе 3-й главы на месте слова «любовницы» первоначально стояло имя «Амалии», но затем оно было тщательно зачеркнуто Пушкиным. С Амалией Ризнич некоторые исследователи связывают также стихотворения: «Как наше сердце своенравно…» и «Ночь» (26 октября 1823 года).
«Страсть к Ризнич, — писал пушкинист П. Е. Щеголев, — оставила глубокий след в сердце Пушкина своей жгучестью и муками ревности».
1 января 1824 года Амалия родила сына, назвав его Александр, пытаясь тем самым убедить замученного ревностью Пушкина, что это его ребенок. Но вскоре младенец умер. А весной у Амалии Ризнич стали проявляться признаки туберкулеза, и врачи настоятельно посоветовали ей срочно сменить климат. Оставив мужа, с которым она уже не поддерживала супружеских отношений, Амалия уехала за границу. В мае 1824 года накануне отъезда Ризнич Пушкин сочинил стихотворение «Veux tu m, aimer?» («Захочешь ли ты меня любить впредь?»).
По дороге в Триест Амалию догнал князь Яблоновский, и они вместе жили некоторое время. В июне 1925 года Амалия Ризнич умерла.
Пушкин узнал о смерти Амалии только летом 1826 года в Михайловском и в порыве нахлынувших воспоминаний написал прощальное стихотворение «Под небом голубым…»
(29 июня 1826 года).
Собаньская Каролина Адамовна
Каролина-Розалия-Текла Адамовна Собаньская (1794–1885) — дочь графа Ржевуского, предводителя дворянства Киевской губернии, ставшего впоследствии сенатором, и Юстины Рдултовской из старинного рода, старшая сестра Эвелины Ганской (второй жены Оноре де Бальзака), жена подольского помещика Иеронима Собаньского.
Каролина рано вышла замуж, родила дочь и развелась с мужем, который был на 30 с лишним лет старше ее, но имел богатый дом и хлебный магазин.
Затем (в 1819 году) она стала любовницей начальника военных поселений в Новороссии графа И. О. Витта, имевшего, несмотря на свою тщедушную внешность, бесчисленное количество любовниц, организатора тайного сыска на юге России. Постепенно он сделал ее своим помощником по сыску и доносам, тайным агентом Третьего Отделения, этакой «Мата Хари XVIII века». Конечно, об этом ее многочисленным поклонникам не было известно.
А в те годы, по воспоминаниям Ф. Ф. Вигеля: «Собаньская была самою красивою из всех живших в Одессе полек… безмерно веселая, любительница изящных искусств, прекрасная пианистка. Она была душой общества, к которому принадлежала… Витт был богат, расточителен и располагал огромными казенными суммами. Собаньская же никакой почти собственности не имела, а наряжалась едва ли не лучше всех и жила чрезвычайно роскошно — следственно, не гнушалась названием наемной наложницы, которое иные ей давали… Она имела черты лица грубые, но какая стройность, что за голос и что за манеры!» Граф М. Д. Бутурлин писал: «Я был представлен красавице г-же Каролине Собаньской… Ее салон привлекал отборное мужское общество. Она была чудесной музыкантшей, прекрасно играла на рояле, пленительно пела, завораживая своих гостей. В ее доме как бы продолжались оперные вечера. В салоне Собаньской Пушкин был в числе удачливых соискателей».
