207
Ср. в этой связи последнюю балладу Жуковского «Элевзинский праздник», написанную в Верне в 1833 году. Тема всеобщего гражданского благоденствия — дара богов — реализуется здесь в образе нового града.
В рукописи начало работы над статьей датировано 1 января 1848 года (Бычков: 132). О черновой редакции статьи см.: Жилякова: 346–347.
И в этом смысле особо показательно, что именно в «недрах» позитивизма зарождается идея о воскрешении с помощью науки душ умерших (О. Конт) — блестящий финал «романа с привидениями» XIX века.
Нина Перлина в разговоре с нами указала на возможное влияние статьи Жуковского на спиритуалистические рассуждения Свидригайлова в «Преступлении и наказании». Статья Жуковского была в поле зрения мистически настроенных писателей в 1860-е годы. Н. С. Лесков ссылался на нее в разборе рассказа И. С. Тургенева «Странная история» 1869 года («Русские общественные заметки» [см.: Лесков: X, 88–89]). Этой статьей интересовался в середине 1900-х годов А Блок. Как показал А. С. Янушкевич, она послужила источником некоторых эпизодов и образов булгаковского романа «Мастер и Маргарита» (Янушкевич: 1997: 273–283).
Речь не идет о многочисленных спиритуалистских сайтах, часто помещающих на своих страницах эту статью или ее фрагменты.
Любопытно, что в первый же год своего существования «Ребус» напечатал стихотворение, продиктованное «духом» Жуковского во время спиритического сеанса «типтологическим путем», то есть «выстуканное по алфавиту ножкою стола в присутствии медиума» (Ребус. 1881. № 45. С. 470).
Эта поэтико-спиритуальная практика общения с тенями прошлого, детально разработанная в творчестве Жуковского 1810-х голов, была усвоена его современниками и последователями от Батюшкова до Кюхельбекера и Лермонтова.
Следует, однако, заметить, что и для самого Погодина эти истории представляли особый, духовный интерес. В конце жизни он даже издал книгу рассказов о мистических явлениях, случившихся с ним и его современниками («Простые речи о мудреных вещах», 1873). Здесь есть и история, относящаяся к Жуковскому (см. ниже).
Какую историю (или какие истории) рассказал Жуковский в дружеском кругу, неизвестно. В 1838 году в шведском замке Гринсгольм мимо поэта «провеяла» некая «бледная фигура с оловянными глазами» («Очерки Швеции»), В 1841 году привидение замка герцогов Бергских (Дюссельдорф) «удостоило своим вниманием» поэта и его молодую жену («Нечто о привидениях»). Но последний случай относится уже к более позднему, нежели обед у Черткова, времени.
Религиозно-политические взгляды Жуковского формировались в контексте философических бесед с его ближайшими друзьями — протестантом Г. Рей-терном и католиком И. Радовицем. К сожалению, в настоящей книге мы не имеем возможности реконструировать этот замечательный по своей интенсивности и продуктивности диалог.
Ср. из письма к Жуковскому от 27 мая 1851 года: «… приезжайте с нами пожить да нас поучить <…> Не поверите, как мы избаловались с тех пор, как живем без пестунов. Безначалие губит нас» (Чаадаев: 486).
В настоящей работе мы не затрагиваем вопроса об идеологической и эстетической оппозиции Жуковскому в русской литературе 1840-х — начале 1850-х годов.
Ср. из того же письма: «Не направление нам нужно, а правление» (Чаадаев. 486).
А. О. Смирнова вспоминала, что в тот грозный год, «когда Лассаль и подобные подлецы курили и произносили страшные речи», Жуковский спасался or неистовства черни во франкфуртском соборе (Смирнова 1929: 260).
В минуты сомнения и отчаяния, которые Жуковский переживал в то время, он часто пользовался метафорой привидения, смутного сна для определения настоящего смысла земной жизни, ее надежд, собственной, обманувшей его ожидания, поэзии. Так, в письме к А. О. Смирновой от 23 февраля 1847 года он говорит о «призраке поэзии, которая нас часто гибельным образом обманывает насчет нас самих, и часто, часто мы ся светлую радугу, привидение ничтожное и быстро исчезающее, принимаем за твердый мост, ведущий с земли на небо». Сам человек — это только «видение земное» («О смерти») (Жуковский 1902: X, 74).
«Беспрестанно волнует душу будущее Европы, — писал он А. П. Елагиной в марте 1848 года, — над ним задернулась завеса Провидения» (Уткинский сборник: 78). Эта завеса Провидения — центральный образ в статье о привидениях: автор буквально заворожен ее «колыханиями», как будто намекающими на скрытую от него жизнь духовного мира.
К концу 1830-х годов относится замысел князя В. Ф. Одоевского написать цикл повестей о ясновидящих (см. Турьян: 305–308). Адресат писем Одоевского «о привидениях» поэтесса Е. П. Ростопчина подписывала свои сочинения «Ясновидящая» (Сакулин 1913: I, 1:379). Знаменательно, что именно Жуковский ввел в русскую литературную мифологию образ Кассандры (см. одноименную балладу 1808 года).
Русский перевод этой книги, выполненный В. М. Канивальской с французского перевода доктора Дюзара, сделанного, в свою очередь, с английского перевода госпожи Краун, см.: Ребус. 1902. № 21; 1904. № 25. Жизнеописание доктора Кернера см.: Watts; а также в: Ребус. 1902. № 21–22.
Успехом пользовалась и книга Кернера о другой ясновидящей — девушке из Орлаха: «Geschichten Besessener neurer Zeit» 1834 года (из этой книги Одоевский почерпнул сюжет для своей новеллы «Орлахская крестьянка», 1838).
Обратим внимание на этот мотив слепоты, традиционно отличающий образы поэта (Гомер, Мильтон) и прорицателя (общим местом спиритуалистской литературы было утверждение, что духовное зрение обостряется при физической слепоте). В творчестве Жуковского символическая тема духовного зрения приобретает важное значение в конце 1840-х — начале 1850-х годов. См. далее.
