Илья Виницкий - Дом толкователя

295

Заметим здесь, что, описывая предполагаемую реакцию народа на таинственную казнь, Жуковский допускает симптоматичное логическое противоречие: «не может быть, чтобы она (молитва) кем-нибудь, или по крайней мере большинством, не была услышана, не была произнесена с тем же чувством, которое оставляет неизгладимые следы на сердце» (Жуковский 1902: X, 142).

Следует заметить, что в своем мистическом оправдании казни Жуковский расходится с представлениями мистиков К. де Сен-Мартена и его русского последователя И. В. Лопухина (как известно, последний в свое время оказал заметное влияние на формирование религиозных взглядов Жуковского). Помимо де Местра, мистическое оправдание института смертной казни утверждал Баадер.

Апофеозом темы благой казни является последняя, итоговая, поэма Жуковского «Странствующий жид» (1851–1852). Подробнее см. Эпилог.

Ссылки на это ключевое для евангельского сюжета место постоянны в дневниках и философских статьях Жуковского 1840-х годов.

По мнению Жуковского, немецкие художники Ретч и Корнелиус, иллюстрировавшие эту сцену, неверно поняли «таинственное видение, о котором поэт только намекнул, оставив воображению читателя дополнить начатую картину»: «И тот и другой собрали к лобному месту ту сволочь, о которой говорит Фаусту в ответе своем Мефистофель; мертвецы в саванах, скелеты с головами и без голов бегают, летают, пляшут около эшафота, на котором (в рисунке Реча) совершается призрак казни» (Жуковский 1985: 355). Заметим, что на рисунке Ретча изображен также танец взявшихся за руки скелетов (Rezch Morits. Umrisse zu Goetheés Faust. Stuttgart, 1836).

А. И. Кошелев, посетивший Жуковского в 1850 году во Франкфурте, обратил внимание на связь представлений поэта о смертной казни с его отношением к «Eugene Sue и другим коммунистическим романистам» и вообще ко «всем романам, где выставляется худая сторона» (Колюпанов: II, 211).

Эти программные стихи из драматической поэмы «Камоэнс» 1839 года получают «историческое наполнение» в письмах и статьях Жуковского эпохи европейских революций 1848 года.

В этот год исполнилось 30 лет со дня смерти Наполеона на о. Св. Елены.

На связь «Агасвера» с этим стихотворением указал А. С. Янушкевич (Янушкевич 1990).

Литературная «насыщенность» «Агасвера» не раз отмечалась исследователями (Янушкевич, Киселева, Канунова, Фрайман, Anderson). Между тем, выявление разнородных источников этого произведения еще далеко не закончено. Так, например, сюжетообразующая для поэмы встреча вечного жида с Наполеоном восходит, по всей видимости, к малоизвестному стихотворению немецкого поэта графа Александра Вюртембергского «Ahasver und Bonaparte» (Lieder des Sturms von Alexander Graf von Württembeig. Stuttgart, 1838. S. 177–184).

Ср. статьи Жуковского конца 1840-х годов «О поэте и современном его значении» и «О меланхолии в жизни и в поэзии».

Ср. в религиозном фрагменте о причащении святых таинств, написанном поэтом в конце 1840-х годов: «Он дал нам Самого Себя в помощники, дал, так сказать, материальный образ нашей совести в акте покаяния, где нашу совесть представляет посредник, крест, евангелие, перед которыми должны мы, не обинуясь, раскрыть нашу душу» (Жуковский: XIV, 317).

В этом смысле история и миссия Агасвера подобны судьбе и миссии другого великого грешника — Старого Морехода из одноименной поэмы С. Колриджа. В обеих поэмах исповедь грешника понимается как средство душевного преображения слушателя.