Еще прежде, чем это тройственное письмо из дому дошло до Григория, он по собственному почину, вдогонку за первым своим письмом, подробно описал родителям историю той дуэли Нелединского. Это чистосердечное и добровольное объяснение примирило с ним родителей; они признали, что его участие в дуэли не было проступком, – только отец возразил, что это не могла быть affaire d’honneur[187], потому что, сколько он знает, un polisson[188]не может иметь une affaire d’honneur. О своем поведении вообще Григорий не писал ни слова; поэтому и родители, и Софья в своих ответных письмах, хотя уже и без слез и упреков, продолжали требовать от него подробной исповеди. Исповеди он, конечно, не написал, да тем дело и кончилось. Армия углублялась все дальше на запад, приближаясь к Парижу, он по-прежнему редко писал, и письма шли долго.
«Европа спасена, народы освобождены, тиран обезоружен, и утомленное человечество ожидает всеобщего мира, как мореплаватель после бурь и крушений, претерпенных им на грозном океане, зовет тишину и пристань». Так писал в конце апреля 1814 года безыменный московский публицист[189]. Париж был взят, Наполеон в плену, – Москва ликовала. 13 апреля курьер из Петербурга привез в Москву первое известие о занятии Парижа, 17-го прибыл граф Васильев, присланный Александром специально для оповещения Москвы о радостном событии. Начался длинный ряд празднеств в Первопрестольной. 23 апреля при громадном стечении народа служили в Кремле благодарственное молебствие; в следующие три дня звон колоколов не умолкал по городу с утра до вечера, во многих местах гремела музыка, а по вечерам все три дня город был пышно иллюминован, и толпы народа двигались по улицам, дивясь на разноцветные переливные огни транспарантов, на хитрые аллегорические картины, эмблемы и девизы. 24-го московское дворянство, частью по случаю взятия Парижа, частью в изъявление своей благодарности государю, приславшему незадолго перед тем 150 000 руб. на исправление дома Благородного собрания, устроило в этом собрании великолепный бал, где, между прочим, хор певчих под музыку оркестра исполнял Польский, сочиненный на этот случай:
Весть громчайшая несется
На крылах с брегов Невы;
Радость нова в души льется
К оживлению Москвы,
и т. д.
25 апреля было торжественное собрание московского университета – речи, стихи, музыка и пр. 26-го Позняков угощал Москву маскарадом, где дамы были в роскошных сарафанах и кокошниках, унизанных жемчугом, – и тут гремел хор:
Бог и слава с нами, с нами!
Вестник к нам Царев доспел:
Орлими махнув крылами,
Росс в венцах в Париж взлетел…
Затем наступил перерыв в торжествах. Они возобновились 10 мая концертом в доме С. С. Апраксина, данным артистами московского императорского театра; пелись – трио «Кто бедным милости творит», арии из «Русалки»{176}, песня «К Царю-Батюшке» и т. п. 13 мая Позняков дал в своем доме спектакль в пользу русских воинов, раненых под стенами Парижа, где актриса ухитрилась в комедию «Оборотни, или Спорь до слез, а об заклад не бейся»{177} вставить куплеты на торжественный въезд Александра в Париж. Наконец 19 мая московские дворяне устроили грандиозное празднество в доме Полторацкого, у Калужских ворот[190]. Программу этого праздника наша Марья Ивановна заранее сообщала в письме своему Грише. К этому времени Корсаковы, по-видимому, уже оправились от горя и тревог. 14 мая Марья Ивановна писала сыну:
«Всевышний сжалился над своим творением и наконец этого злодея сверзил. У нас, хотя Москва и обгорела до костей, но мы на радости не унываем, а торжествуем из последних копеек. В собрании был маскарад, члены давали деньги; купцы давали маскарад, Позняков дал маскарад-театр. И каково же, что через полтора года мы торжествуем тут, где французы тоже играли комедию, на Позняковском театре. Эта мысль была всеобщая, и когда государю пели хвалу, клянусь, что мало было людей, которые бы не плакали от удовольствия. А 18[191] будет славный праздник, где и твои сестрицы будут отличаться. Дворяне собрались и каждый дал, что хотел, но не меньше 200 давали; собрали 25 тысяч. Будут играть мелодраму; Россию играет Верочка Вяземская, что была Гагарина, Европу играет Лунина дочь, Славу – Бахметева Дмитрия Алекс. (т. е. дочь). Мелодрама сочинена Пушкиным Алексеем Михайл. Потом сделан храм, где поставлен бюст его величества государя императора нашего и около стоят народы всех наций: Софья (т. е. Волкова) – Португалия, Наташа (Римская-Корсакова) – Англия, Шаховская – Турция, Шаховская другая – Германия, Полторацкая – Швейцария, Высоцкая одна – Италия, другая Высоцкая – Швеция. Францию и Польшу никто не хотел представлять. Все эти мамзели поют хор – бесподобные слова, – и всякая кладет гирлянду цветов. Для народа – качели, лубочная комедия, фейерверк, иллюминация».
По свидетельству современной хроники, праздник сошел блистательно. Пьеса А. М. Пушкина называлась: «Храм бессмертия»{178}, мелодрама в трех лицах с хором Европейских народов. Содержание ее было следующее: Россия в отсутствие своего государя молит небо о возвращении Александра; к ней является радостная Европа, освобожденная русским царем, а за нею вслед идет Слава – 14-летняя хорошенькая и бойкая Бахметева – и возвещает деяния Александра. Вдруг открывается сияющий храм бессмертия, в котором стоит бюст государя; Россия преклоняет колена, европейские народы окружают бюст, Слава венчает его лаврами, и признательная Россия – молоденькая жена поэта кн. П. А. Вяземского, – вся в брильянтах и золоте – декламирует плачевные вирши Алексея Михайловича:
К нему моя любовь
О Боже! ясно доказалась:
Лилась России кровь
И грудь моя нещадно раздиралась.
Смерть зрела я моих сынов;
Но враг не наложил оков:
К Царю я верной пребывала,
На брань младых и старцев созывала.
И, жертвуя собой,
Лишь слезы я лила, но не роптала.
За прологом следовали бал и ужин; танцы продолжались до 4 ч. утра[192]. Загородный дом Полторацких, где происходило это празднество, был настоящий дворец, с чудным садом. Вяземский был в числе главных устроителей{179}. М. А. Волкова рассказывает в письме к Ланской, как он с целой депутацией явился упрашивать ее взять на себя роль Европы; по первоначальному плану пролог должны были петь, а у Волковой был хороший голос; но она отказалась, да и вообще исполнительниц для пения не нашлось, и потому было решено заменить пенье декламацией. Волкова подтверждает, что праздник был великолепен. На исполнительницах были платья баснословной дороговизны; платье Вяземской стоило две тысячи, да брильянтов на ней было тысяч на шестьсот; остальные тоже были осыпаны брильянтами, и на зрительницах было их также немало[193].Пред началом пролога произошла немая сцена, не предусмотренная программой. О ней рассказывает Вяземский в своей «Старой записной книжке»[194]. Известно, что по возвращении москвичей в Москву после пожара в московском обществе начало складываться резко враждебное настроение против Ростопчина{180}. Как раз в начале 1814 года эта неприязнь к Ростопчину достигла особенной остроты. И вот, когда на празднике в доме Полторацкого собравшихся гостей пригласили перейти в залу, где должна была играться мелодрама Пушкина, кн. Ю. В. Долгоруков поспешно предложил руку матери-Волковой и первый вошел с нею в залу; за ними перешла туда вся публика, и Ростопчин остался один. Он сильно обиделся, и распорядителям стоило потом большого труда уговорить его идти в залу, так что занавес можно было поднять только в 9 час.
