(…) Быстрая победа Германии на Западе стала, конечно, неожиданностью для Сталина. Еще во время нашего наступления во Франции ощутилась новая тенденция в советской политике по отношению к нам, и так началось трагическое развитие, приведшее к возникновению германо-русской войны (…)»[389].
Но обратимся вновь к предыстории краха: с тем чтобы прояснить отношения с Россией на дальнейший ход войны и поставить их на расширенную основу, отец написал 13 октября 1940 года подробное письмо Сталину. В важнейшем абзаце этого послания говорится:
«Подводя итог, хочу сказать, что, так же и по мнению фюрера, историческая задача четырех держав, Советского Союза, Италии, Японии и Германии, состоит, по видимости, в том, чтобы упорядочить свою политику в долгосрочной перспективе и через разграничение своих интересов в соответствии с созвучными веку масштабами направить будущее развитие своих народов на верный путь»[390].
Тем же письмом отец пригласил Молотова посетить Берлин с ответным визитом. Приглашение было принято. Отец возлагал на этот визит большие надежды, однако в своих последних записях он констатирует с разочарованием:
«К сожалению, все обернулось по-другому. Визит Молотова в Берлин проходил не под такой счастливой звездой, как мне бы хотелось»[391].
Отцовские мысли, как упоминалось, направлялись к формированию континентального блока, который предполагалось создать через присоединение России к Тройственному пакту между Германией, Японией и Италией. Гитлер поначалу присвоил себе этот план и изложил его Молотову, пустившись в пространные рассуждения. Еще 26 сентября, то есть за несколько недель до того, он заявлял Редеру в этом смысле:
«Но Россию он будет стремиться направить к энергичному продвижению на юг — в сторону Персии, Индии, чтобы получить там выход к океану, который для России важней, чем позиции на Балтийском море»[392].
Однако Молотов выказал мало интереса к этим идеям. Он вновь и вновь поворачивал разговор на Финляндию, Болгарию, Дарданеллы, выходы из Балтийского моря и, наконец, на Дунайскую комиссию. Правда, Молотов, как подчеркивает Штефан Шайль, зашел значительно дальше этих пунктов, охарактеризовав подписанное в предыдущем году соглашение о разделе сфер интересов как «устаревшее и исчерпавшее себя» и тем самым практически разорвав его по указанию Сталина[393]. Молотов и Гитлер слегка сцепились по вопросу о Финляндии, причем отец констатирует в своих записках, что Молотов в этом пункте в соответствии с заключенным в Москве тайным соглашением о «сферах интересов» был вполне «прав». Установку фюрера отец назвал «исключительно неудобной внешнеполитически». Далее отец замечает: «Гитлер взял за обыкновение в своем кругу едва ли не демонстративно распространяться о «храбрых финнах».
Отец пытался вновь привести в движение разговор между Гитлером и Молотовым, затянувшийся вокруг финского вопроса. Проблемой являлось снабжение никелем немецкой военной промышленности, полностью зависевшей от финских никелевых рудников в Петсамо. Между строками записей ощущается тревога отца по поводу хода беседы. Он по опыту знал, что Гитлер не был терпеливым переговорщиком. Поэтому для него представлялось важным не поставить серьезно под угрозу отношения с Россией и сохранить на протяжении дальнейшего хода войны тесную связь с русскими.
Еще раз предоставим отцу рассказать о предыстории войны с Россией:
«Молотов, наконец, пообещал мне (по случаю разговора с глазу на глаз в бомбоубежище Министерства иностранных дел во время берлинского визита Молотова) поговорить со Сталиным о присоединении России к Тройственному пакту. Одновременно я обещал Молотову еще раз обсудить с фюрером весь комплекс германо-советских отношений, чтобы найти выход из имевшихся трудностей.
Поскольку Молотов должен был уехать на следующий день, дальнейшей возможности переговорить не представилось. (…) По дипломатическим каналам через посольство Германии в Москве после отъезда Молотова на первых порах начались консультации по проекту присоединении России к Тройственному пакту. Советское правительство дало нам понять, что оно не полностью исключает такую возможность, однако выдвинуло, кроме свободы рук в Финляндии, также требование примата, то есть гарантии с определенными военными правами в Болгарии, и хотело, кроме того, иметь военные базы в турецких проливах.
Эти русские запросы и условия я подробно обсудил с Адольфом Гитлером в декабре 1940 года. Настоятельнейшим образом я рекомендовал ему при этом пойти на уступки в отношении Советского Союза, предложив тому соглашение приблизительно на выдвинутой Сталиным основе. Балканские вопросы требуется — также с Италией — и дальше уточнять и должна быть предпринята попытка превратить Тройственный пакт в Пакт четырех держав с участием России. Если бы нам это удалось, мы оказались бы в хорошем положении; подобная констелляция нейтрализовала бы США и изолировала бы Англию, угрожая ей на Ближнем Востоке. Благодаря такого рода сильной системе союзов — по крайней мере, не без нее — все еще может оказаться осуществимым скорое окончание войны с Англией на пути переговоров. Новое мирное предложение Великобритании, при том, что мы имели бы еще и свободу рук, подавало бы в таком случае больше надежд на успех, чем после Дюнкерка. Правда, придется пойти на уступки России.
Гитлер произвел на меня во время обсуждения впечатление, более чем прежде склонного к компромиссу в финском вопросе, однако требование России по отношению к Болгарии он считал невыполнимым, уже только из-за царя Бориса, который никогда не пойдет на это. Адольф Гитлер выразил мнение, что при советском военном влиянии в Болгарии все Балканы, прежде всего Румыния с ее нефтяными полями, должны автоматически подпасть под российское влияние. Позволить России иметь военные базы в Дарданеллах он считал невозможным потому, что Муссолини едва ли согласился бы на это. В то время он, однако, еще не занял абсолютно негативной позиции в отношении моих настойчивых возражений, он даже произнес в мой адрес в конце длинного совещания, состоявшегося в бомбоубежище рейхсканцелярии, обнадеживавшие с точки зрения компромисса с Россией слова: «Риббентроп, мы уже кое-что сделали вместе, может быть, в наших силах осуществить совместно и это»[394].
Я уже касался этой сцены. Вскоре после 20 апреля 1941 года (день моего производства в офицеры) мать посетила меня в Штеттине, порту нашей погрузки в Норвегию. Мать не возразила, когда я спросил, не предстоит ли, возможно, война с Россией. Она выглядела серой и изможденной, я отнес это на счет ее постоянных головных болей вследствие хронического воспаления пазух. В этот день, 28 апреля 1941 года, состоялось посещение Гитлера графом Шуленбургом, отмеченное Хевелем в дневнике как «поверхностный разговор». Жребий был уже брошен, надвигалась война с Россией.
