Это опять сериал, но не сериал-столпотворение, а сериал-катастрофа, где главной темой становится уже не созидание, конструирование, взаимодействие и преодоление, но крушение, распад, разложение, паника — и попытки нескольких людей спасти ситуацию. «Мы все персонажи катастрофы. Наше обыденное мышление, наша каждодневная психология описываются катастрофой. Мы думаем катастрофой, чувствуем катастрофой, дышим катастрофой. Мы нанизаны на катастрофу, вращаемся вокруг нее, каждый со своей скоростью и задачей». Доходит дело и до совсем пораженческих разговоров — о внедрении из космоса двух «социальных сперматазоидов»: «у нас и у них». Здесь все — и «хорошие», и «плохие» — пытаются подложить башмак под катящийся под откос вагон, разглядеть будущее у мучающейся в агонии страны. Горностаев собирается создать «партию инженеров», которая лоббировала бы интересы технократов и смогла бы еще раз собрать последний ресурс страны, «поместить его в локальные точки — в АЭС, в электронику, космос — и там добиться успеха». Беспартийный Фотиев требует у парторга Кострова, чтобы партия не передавала властные полномочия непонятно кому, не бросала народ, поскольку в создавшейся ситуации это аморально. Тумаков — заместитель автора, полностью переставшего понимать, что происходит со страной, и оттого находящегося словно бы в постоянном бреду, — лечится в дурдоме. Его преследует одна и та же галлюцинация — небесный ковчег с космическими силами, оккупировавшими страну. Подвергнутый двумя существами в серебристых скафандрах «исследованию», он «лежал в корабельной рубке, похожей на операционную, распластанный на белом столе. На голую грудь светили зеркальные лампы, контакты и клеммы, резиновые присоски, прилипшие к соскам, прижатые к запястьям и щиколоткам». Любопытно развивается фантастическая тема битвы бродичей с обладающими лучевым оружием пришельцами. По мнению Тумакова, страна оккупирована инопланетянами, которые подчинили ее и теперь ставят над населением жестокие эксперименты, иначе объяснить это всеобщее помрачение невозможно. Битва, таким образом, произошла не 600 лет назад, а идет здесь и сейчас. Среди пронзительных бредов Тумакова встречаются наброски будущих передовиц Проханова в «Завтра»: ему принадлежит теория двух мафий — совпартмафии и либермафии — и конспирологическая теория захвата АЭС — «станция на водоразделе рек!.. Сбросы в четыре акватории! В Ледовитый, в Балтику, в Черное море и Каспий! В заложниках — центр России, территория от Урала до Бреста!». Через пятнадцать лет именно эти сценарии будет вовсю обкатывать младшее поколение писателей — Юлия Латынина, Доренко, Быков.
В «Ангеле» уже не встретишь словосочетания «социальный оптимизм»; здесь все заканчивается очевидной, реальной катастрофой, черным квадратом — бунт в городе, введение войск, столкновение с рабочими, расстрел и избиение толпы (сильная сцена, замечательным образом написанная раньше, чем подтвердившие ее реалистичность события в Карабахе и Грузии). Жену рабочего Вагапова насилуют, беременную Антонину убивают. На похороны обеих возвращается Фотиев из Москвы, и Горностаев, ставший начальником АЭС, предлагает ему остаться, но тому уже и не надо ничего. «Казалось бы, — комментирует автор свой текст, — вот приходит этот концептуалист, наивный светоносный пророк, который хочет улучшить мир, но именно его усилиями разрушается Вавилонская башня: вместо гармонии, вместо города солнца возникает пустыня, катастрофа. Такими были для меня восьмидесятые годы, так я стал втягиваться в горбачевскую антиутопию». В финале над землей летят четыре ангела, синий — над Россией.
Проханов предполагает (и небезосновательно), что, если бы не произошла катастрофа 91-го года и все развивалось своим чередом, при сохранении строя, социума и государства, «эти две книги были бы базовыми для идеологии и для литературы. Ибо в этих книгах была линия, связанная, грубо говоря, не с деревней, а с заводами, суперурбанистическая тема. Там, на этих заводах, отрабатывались модели существующих идеологий и политических тенденций, и к тому же это было чрезвычайно актуально. Ничего более важного для страны в ту пору, чем чернобыльская авария, не было».
Первая книга всплыла в журнале «Октябрь» на последней волне советского толстожурнального бума — и тут же беззвучно погрузилась в пучину, не получив, кажется, ни единого критического отклика. Говоря о второй, можно обойтись и без ограничительного «кажется»: «Ангел», изданный с запозданием, когда катастрофа была уже совсем в другой стадии, «пролетел», в самом вульгарном смысле этого слова. Неожиданным образом на роман отреагировали в 2003 году — группа прототипов. В «Экономической газете» появилась огромная статья Спартака Никанорова, в которой он и еще несколько его коллег, экономистов, чуть ли не с микроскопом анализируют прохановскую дилогию. Проханова мало кто читает, поэтому такие подробные оценки воспринимаются как откровение.
Всем «великанам» было лестно, что их тема заинтересовала писателя, но больше всего это было похоже на историю про то, как Незнайка нарисовал портреты своих соседей: про других было очень смешно, но лишь пока они не обнаруживали в романе себя: э, нет, вот тут совсем не похоже, эту картину, ты, братец, сними. То есть, высоко оценив выбор темы, они все же далеко не в восторге от романа. Самым слабым пунктом дилогии оказалась экономическая компетентность автора, не позволившая раскрыть эту важную тему на все сто процентов. Любопытно наблюдать за «великанами», которые, такое ощущение, пишут отзыв не на роман, а на диссертацию по экономике в диалогах, беллетризованное исследование «о драматической борьбе, сопровождавшей попытку использования на строительстве атомной электростанции системы организационного управления, которая была способна, образно говоря, превратить организацию, ведущую строительство, из обезьяны в человека». Уже само «возникновение этой книги представляется совершенно загадочным. Трудно вообразить, каким образом писатель, автор нескольких книг по военным событиям, имевший репутацию человека „с громким голосом“, абсолютно чуждый организационной проблематике, вдруг, ни с того ни с сего, занялся этой областью и освоил ее с несомненным успехом». С. В. Солнцев называет роман «беспрецедентным явлением в отечественной, а возможно, и в мировой литературе. Ни в одной из книг в центре личностного или социального конфликта в организации, представляющего идейный фокус драмы, не находится преобразования форм деятельности организации. Проханов, видимо, первый, кто попытался это сделать». «Совершенно очевидно, что этим романом художественная литература впервые вошла в область, которая никогда не была в кругу ее интересов. Его книга настолько одинока, настолько исключительна, что трудно представить, кто, когда и как сможет продолжить эту линию».
