И в очередной раз, при попытке изобразить Ран-Тегота, Лавкрафта подводит стремление описать плохоописуемое: «Страшилище стояло на полусогнутых конечностях, как бы балансируя на самом краю того, что казалось искусным воспроизведением трона владыки, сплошь изукрашенного резьбой… Оно обладало почти шарообразным туловищем с шестью длинными извилистыми конечностями, оканчивающимися клешнями, как у краба. Над массивным телом, выдаваясь вперед, громоздился еще один подобный пузырю шар; три тупо взирающих рыбьих глаза, целый ряд гибких на вид — каждый длиной с фут — хоботков, а также раздувшиеся, подобные жабрам, образования по бокам пузыря позволяли предположить, что это была голова. Большая часть туловища была покрыта тем, что с первого взгляда казалось мехом, но при ближайшем рассмотрении оказывалось порослью темных, гибких щупалец или присосков, каждое из которых оканчивалось гадючьим зевом. На голове и под хоботками щупальца были длиннее, толще и отмечены спиральными полосками, имеющими сходство с пресловутыми змеевидными локонами Медузы Горгоны»[349].
Роджерс вынужден кормить оживленного им Ран-Тегота и для этого пытается принести в жертву своему «богу» Стивена Джонса. Однако обреченному на смерть удается врываться из рук самозваного жреца, и в итоге злодей сам оказывается в лапах Великого Древнего: «Внушающее неизъяснимый ужас чудовище — огромное, высотой в десять футов, — несмотря на неуклюжую, как бы в полуприседе, позу, выражало безграничную, нездешнюю, космическую злонамеренность и было представлено в грозном движении вперед с циклопического трона слоновой кости, изукрашенного гротескными резными изображениями. Шестиногое, оно в средней паре конечностей держало смятое в лепешку, искаженное, обескровленное мертвое тело, испещренное бесконечным множество мелких, подобных укусу, точек, а местами словно бы обожженное едкой кислотой… Теперь, наконец, Джонс осознал, что именно притягивало его взгляд. То была изувеченная, свисающая вниз, восковая голова жертвы, и в ней заключался некий страшный смысл. Она не окончательно была лишена лицевой своей стороны, и лицо это казалось ему все более знакомым. Оно чрезвычайно напоминало безумное лицо Роджерса»[350].
Каждый, кто читает «Ужас в музее», обращает внимание на наполненные ктулхуизмами речи Роджерса: «Йа! Шуб-Ниггурат! Священный Козел с Легионом младых!.. Отродье Нот-Йидика и испарение Ктуна! Щенок, воющий в водовороте Азатота!.. Йкаа хаа-бхо-ии, Ран-Тегот-Ктулху фхтагн…»[351] Этот кусок рассказа, написанный Лавкрафтом с явной иронией, оказался настоящим кладезем для последующих продолжателей «Мифов Ктулху». Даже невнятный Ктун нашел себе место — в рассказе Стивена Кинга «N» так зовут монстра, пытающегося по старой доброй традиции тайком прорваться из своей реальности в нашу. В защиту С. Кинга можно сказать лишь то, что рассказ у него при этом получился действительно оригинальный, жуткий и захватывающий. А вот у фантаста Б. Ламли в «Кошмаре на ярмарке» практически полностью использована сюжетная коллизия «Ужаса в музее». Попытка написать серьезный текст на основании почти само-пародии привела к закономерному результату — «Кошмар на ярмарке» выглядит неправдоподобным, нудным и непроизвольно комичным.
Как и в случае с «Курганом», «Ужас в музее» только частично совпадает с мифологий «аркхэмского цикла». Создается впечатление, что Лавкрафт просто поупражнялся в изобретении богов-монстров и их присных и нашел это занятие слишком легким. И одновременно малоперспективным — большинство его последующих текстов выглядят как попытки найти новые пути для изображения ужасающего, далекие от разработанных приемов «Мифов Ктулху».
Зато читатель к таким устоявшимся приемам оказался хорошо приучен, и Ф. Райт охотно принял «Ужас в музее» для публикации. Рассказ вышел в июльском номере за 1933 г. и даже вызвал одобрительные отзывы читающей публики.
Рассказ «Вне времен» также балансирует на грани между «шуткой для своих» и вполне обычным «рассказом ужасов».
При его написании Лавкрафт нарочито предпочел использовать не собственные псевдомифологические построения, а изобретения его друзей. Главным источником оккультной информации для героев рассказа оказывается книга «Сокровенные культы» фон Юнцта, изобретенная Р. Говардом. Стиль же, которым в тексте описаны события, якобы происходившие сто семьдесят пять тысяч лет назад на континенте Му, заставляет вспомнить о «гиперборейском цикле» К.Э. Смита.
Во «Вне времен» рассказывается о загадочной мумии, попавшей в музей археологии в Бостоне вместе со свитком с никому не известными иероглифами. Рассказчик Ричард Джонсон при виде этого иссохшего тела вспоминает об ужасной истории, изложенный в «Сокровенных культах».
Сотни тысяч лет назад, на исчезнувшем континенте Му, располагавшемся в Тихом океане, обитал народ, поклонявшийся злому богу Гхатанотхоа, пришедшем с Юггота. Об этом божестве фон Юнцт сообщал жуткие подробности: «Увидеть великого бога или его изображение, как в один голос твердят легенды о живом порождении планеты Юггот, — это значит впасть в паралич и окаменение необычайно жуткого вида, в результате которого тело жертвы обращается в нечто среднее между кожей и камнем, в то время как мозг ее остается вечно живым, непостижимым образом застывшим и замурованным на века…»[352] Гхатанотхоа обитал на высокой горе Йаддитх-Гхо, куда не рисковал подняться ни один смертный. Молодой жрец Т’йог из храма Шуб-Ниггурата решает освободить человечество от чудовища и тирании его жрецов. Он находит заклинание, нейтрализующее воздействие Гхатанотхоа, и отправляется на вершину Йаддитх-Гхо. Однако хитрые жрецы бога-монстра подменяют свиток с заклинанием, и Т’йог так никогда и не возвращается из своего похода. (В этот момент читателю, в отличие от главного героя, страдающего клинической недогадливостью, становится ясно, — чья именно мумия хранится в музее археологии.)
Тем временем с окаменевшим телом Т’йога происходит нечто странное — приподнимаются его веки. Ричард Джонсон пытается рассмотреть изображение, якобы отпечатавшееся на окаменевших глазных яблоках, и обнаруживает нечто ужасающее: «В глазах мумии я увидел отражение вываливающегося из широкого зева люка, занимавшего середину циклопической гробницы, столь ужасного бегемотоподобного чудовища, что сразу отпали сомнения в его способности убивать все живое уже одним своим видом. Даже сейчас мне недостает слов, чтобы его описать. Я мог бы назвать его гигантской тварью — со шупальцами — с хоботом — с глазами спрута — полуаморфным — перетекающим — наполовину чешуйчатым, наполовину покрытым кожаными складками — брр!»[353] А при вскрытии мумии происходит еще более жуткое открытие — «ибо вскрытие черепа мумии обнаружило живой, еще пульсирующий мозг»[354].
