Иосиф Хейфиц («Ленфильм») предложил мне небольшую роль адвоката по повести Б. Васильева «Суд да дело», который умирает на суде, защищая правое дело. Я попросил, чтобы жену играла Лена... Лена же захотела сыграть народную заседательни-цу — роль больше, а жена адвоката для Лены старовата, вернее, Лена для нее молодовата.
(Кстати, я посоветовал Хейфицу взять Галю Стаханову на Родиониху — время войны. Надо будет напомнить.)
Еще одно предложение дебютанта[150]. «Светлая минута». Роль очень хорошая, жаль, трехчастевка. Я развернуто попробовал-ся. Вроде неплохо, как ощущалось на съемке, но экран покажет. С удивлением узнал, что на эту роль был утвержден Лебедев из БДТ. Он болен и отказался. Но мне кажется, что он не подходит — это во всех отношениях моя роль. Этот факт означает многое. Он означает, что для молодых режиссеров я из ленфильмовской обоймы выбыл. И посоветовала режиссеру меня Н. Кошеверова. Вот так номер! В тираж выхожу. А я и не заметил. Было время, когда на «Ленфильме» подходящая роль предлагалась прежде всего мне. (Лебедев же никогда не котировался в кино.)
На «Светлую минуту» согласие дал, Хейфицу тоже — заранее. (Если утвердят — буду играть.) А вот что делать с Ларсеном, не знаю. По-моему, это все-таки авантюра.
Но плюс к этим трем ролям дал согласие Р. Нахапетову на съемку в его фильме, где у меня будет две недели в Индии (Калькутта). Сценарий нахально не читал. Понял по разговору, что там действуют два брата, нахально же предложил, что сыграю обоих. Все так же, не читая сценария, сделал гримы, причем поменял братьев ролями. Главным сделал младшего, а подчиненным — старшего. (Это уже интересно.) От фотопроб все в восторге. Теперь почитаю сценарий — надо будет что-то придумать. (В Индию — в октябре.)[151]
Союз неожиданно посылает в ГДР на ХIХ Национальный фестиваль детских фильмов. Я уже был на таком фестивале — это совершенно неинтересно. И потом они скажут: он уже ездил, и снова никуда не пошлют меня с моей картиной. (Как-нибудь надо взять с собой «Чучело».) И надо узнать, кому принадлежит мысль послать меня? От кого команда?
Жора Склянский посоветовал издать стихи в издательстве БПСК. Говорят, есть такое. Там некто Лева. (Фамилию он назвал, но я забыл.)
Охо-хо!
Половина третьего ночи. Лена жарит гуся. (Гуся я купил на Новый год, но Лена заболела вслед за Пашей, а потом и я.) Гусь стал пахнуть — стали его жарить по необходимости. Завтра надо будет приглашать гостей. Так и живем.
05.02.85 г.
Приехал из Ленинграда. С 29-го были запланированы концерты, и с 30-го оказались съемки в трехчастевом фильме «Светлая минута». Развести поезда не удалось, да еще пробы у Лопушанского. (Кроме того, утвердили у Хейфица: и меня, и Лену.)
Снежкин (Слезкин, как называет его Лена) надменен, тупо, почти автоматически язвителен, восстанавливает против себя людей (рассердил даже меня). Роль взял только для удовольствия — экрана эти фильмы не видят. А удовольствие в том, что можно сыграть неистребимую душевность, седого мальчишку-сорванца, чудо доброты, неизбывное товарищество. Помогаю парню как могу (смысл, финал, текст, работа с актером). Парень начинен высокомерием к «плохому» кино, что есть «хорошее» — не знает. Может вырасти в страшную гниду, но почему-то вызывает сочувствие. Половина роли сыграна.
У Лопушанского — на 85% не хотел сниматься. Очень трудно во все это поверить — все сплошная авантюра, но... если бы удалось — это роль. Попробовался. Себя я таким еще не видел. Очень жаль Ларсена, который каким-то боком уже родился на пробах. Очень интересно вообще и для меня. Ценность в том, что убедительна позитивная позиция. (Звучит человечно, почти газетный текст.) Так что в результате сейчас не знаю, что и предпринять.
Прочел идиотскую статью кандидата психологических наук: «"Чучело" без "Пацанов"». Это напечатано в приложении к «Комсомольской правде» — «Собеседнике». Опять еще один кретин «с параллелями» без меридианов.
Что за вседозволенность? Фильм, пишет, о трудных девочках. А все дело в том, что надо по-разному воспитывать девочек и мальчиков.
Маразм массовой культуры, где для ученого отсутствие объективного подхода есть смелость, где глупость претендует на точку зрения, где сплетня — уже гипотеза, где наука в результате спокойно обходится без науки и где в этом ее некое современное обличье. Тут уж действительно: минуя доводы — прямо к выводам.
Конечно, на всякие глупости не отвечают, но неужели все это может оставаться без ответа — это же процветает. Пусть будет хоть «глас вопиющего в пустыне» — он многим слышен! (Одно это уже важно.) Надо устанавливать какие-то оборонительные рубежи против неукротимого желания бездарей и дураков сменить талантливых и умных.
06-07.02.85 г.
Послезавтра лечу в Берлин на фестиваль детских фильмов в компании Бочарова и Ахундовой — да уж, весьма приятная компания. Бочаров смотрит на меня ревниво (он ведь тоже режиссер и актер), и с Ахундовой я не общался уже лет десять из-за ее предательства[152]. (Кстати, это может быть тот случай, когда возможен любой донос, клевета и т.д.) После Берлина — Ленинград.
По возвращении из Ленинграда — все сначала: книга по письмам, «Куролесов» и т.д. Надо бы все же создать «комбинат» по нерешенным практическим вопросам, надо все запустить в работу — и самое смешное, что все сделается.
Зачем лечу в Берлин? Что там делать?
07.02.85 г.
Сегодня какой-то особый просмотр картины В. Грамматикова в Союзе. Там был Мотыль, Львовский — надо у них узнать цель просмотра. Думаю, что это для московского кинофестиваля (или союзного, что для меня лучше), и тогда статейка в «Комсомолке» (приложение) не такая безделица, и тогда «Молодой коммунист», «Коммунист» и «Правда» и т.д. В общем и целом появились и еще появятся «заинтересованные» — надо организовать акцию официального признания.
08.03.85 г.
Когда мы говорим о детстве, то само это понятие вовсе не включает только нас самих. Мое детство — это и я, и обязательно моя мама, отец, брат и «то» время. Когда мы говорим о детстве сегодняшнем, это тоже все это вместе и «это» время. При всем том, что существует детское сиротство, — это я, время и «нет мамы». Это нераздельная часть целого, она лежит даже в основе божественного триединства: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, где дух Святой — жизнь нашей души, там, где творится духовная история человечества и путь ее от правды жизни к ее истине.
Говоря об изучении детства как «неповторимого явления», Кон[153] прав, как человек, говорящий, что апрель бывает в апреле. «Неповторимость детства» как явления, наверное, совершенно неодолимая стена, наверно, совершенно неодолимая схема для традиционной науки, но изучение детства вполне поддается системам: и Твен, и Толстой, Горький или Сэлинджер — вполне зрелые исследовательские системы. Все дело в том, что науки развиваются своими дорогами, им нужны коммуникации вполне современного вида. Изучение же детства — как Якутск, куда железная дорога только проводится. Кон прав, когда говорит, что и социолог, и демограф, и историк, и психолог, и педагог, и т.д. могут многое дать, сложить в конечном итоге интересную информацию. Но совсем уж странно звучит его заявление, что «литературоведы и искусствоведы анализируют образы детства в произведениях литературы и искусства с эстетической, социальной, идеологической точек зрения, но очень редко ставят вопрос об их психологической или исторической достоверности». Это почему? И почему это неодолимо? Если бы кто-то взялся исследовать Лену Бессольцеву, как Белинский — Татьяну Ларину! И даже не в этом дело. Дело в том, что детство изучаемо вовсе не как «не воспроизводимый опыт истории», а как особый, вполне изучаемый феномен природы. Феномен механизма адаптации, рождения и роста всего организма от ногтя на ноге до чувств и души. И не надо так интеллигентно, как Кон, говорить о том, что он «не склонен к эйфории по поводу всесилия "точных методов" (точных наук) в гуманитарных». Можно прямо говорить о бессилии «точных методов» в подходе к человеку, ибо человек — вещь вообще неточная. Тут вообще пока каша. Детство — явление самых разнообразных, взаимосвязанных проблем, феномен детства — явление иного свойства, и его механизм не может быть изучен историком, или психологом, или педиатром, он может быть изучен феноменологом (феноменологом детства) — не знаю, как должна называться эта новая наука. На свете существуют не живущие люди, а выжившие. Детство — феномен выживания человека и душеобразования. Это механизм эволюционизирует, все время вмешает в себя все развитие духовности, его этапы. (Вот отчего оно сегодня под ударом. Я не знаю еще точно ни формулировки, ни границ предполагаемого явления. Пока легче всего сказать: «Детство не успевает адаптироваться».) Система восприятия — одна из основ способности адаптации, механизм театра для себя (выбор роли, «ролевая» судьба), способность вхождения в драматургическую структуру жизни, действенная система, — тот таинственный механизм, который вполне подлежит анализу.
