Как всегда, я следил за слушателями и по их лицам, по сосредоточенному молчанию, по отдельным репликам чувствовал, что говорю правильно, ясно и по существу.
Много было вопросов, а потом крестьяне заговорили о своих делах, о своих бедах и о готовности немедленно вступить в борьбу с врагом. Одним из первых попросил слова старик.
— Васинский, — шепнули мне, очевидно желая обратить мое внимание на оратора.
— Вот, добры люди, що у нас робиться, дывитесь, — произнес он и, пропустив мгновенную паузу, начал оказывать — неторопливо, нараспев, легким старческим тенорком:
Вдруг у каждого из нас серденько заныло.
В сорок первом году двадцатого века
Появился Гитлер на беду — губить человека.
Сначала хлеб забрал, а потом скотину,
Сорок граммов оставлял хлеба селянину.
Ночью села окружал, когда люди спали.
Ловил тех, кто не убежал. А села сжигали.
Того, кто попался в немецкие руки,
Увозили в Германию на тяжкие муки.
Остальные люди скрывались в лесу.
Кругом горят села.
И среди пламени раздаются крики —
Там горят люди, малы и велики…
Только выйдем из лесу поглядеть,
Где горят братья, где горят дети.
А они в пламени жалобно взывают:
«Ой, чего же люди огонь не заливают!»
Издалека слышны крики детей малых:
«Спасай меня, батько! Спасай меня, мамо!»
А отцы и матери детей не спасали.
Они сами сгорели и в огне лежали.
Я привожу здесь довольно точный, правда, неполный перевод текста, записанного племянником сказителя Назаром Васинским. Несколько позднее этот текст был размножен нами в агитационных целях и приобрел популярность в народе. В 1943 году один старик в Замороченье, повествуя о своих собственных бедах, снова повторил нам полностью сказ Васинского. Но сейчас, на ночном собрании в лесу, крестьяне слышали этот сказ впервые. Голос старика дрожал от волнения, и слова как нельзя более соответствовали настроению собравшихся. Некоторые плакали. Но остальные — их было большинство — бурно требовали немедленных практических действий, требовали, чтобы я остался с ними и возглавлял поголовное выступление против немцев.
Говорили смело. И слушатели сочувственными возгласами приветствовали ораторов, потрясая и звеня своими вилами и косами.
Ненависти к фашистам накопилось много, и места ей в сердцах уже не хватало — она просилась наружу:
— Мы все пойдем! Не беда, что у нас не хватает винтовок. Мы с вилами, с косами, с топорами!.. Мы голыми руками передушим гадов! Вооружимся! Прогоним! До самого Берлина дойдем!.. Весь народ поднимем против швабов!
С каждым словом ярость все нарастала и нарастала. И опять, как во время беседы с подпольщиками, радостно было слушать эти горячие речи, но, конечно, о выполнении их желания даже мечтать не приходилось в тех условиях. Это было бы чистой авантюрой и только увеличило бы число жертв фашистского террора. Так я и сказал. И предложил, отказавшись от неподготовленного и обреченного на неудачу восстания, организовать партизанский отряд. Для руководства им я обещал оставить нескольких опытных товарищей.
Так и порешили. Я выделил Сидельникова и еще семнадцать человек, дал ручной пулемет и пять автоматов. В беседе с руководителями отряда (Сидельников, Бужинский, Андрей Легкий и Назар Васинский) мы наметили первую боевую операцию: налет на станцию Удрицк. Гарнизон там сравнительно небольшой, а его оружие: два станковых пулемета, восемь автоматов и тридцать две винтовки — очень пригодятся отряду.
Сразу разработали и план налета. Бужинский проживал в Удрицке и свел там знакомство с фашистским начальством. Начальник станционной охраны любил играть в шахматы и жаловал Бужинского как хорошего партнера. Часто по вечерам они сидели вдвоем за шахматной доской, а рядом, в казарме, ложились спать немецкие охранники. В день, намеченный для налета, он тоже должен будет играть. Когда немцы заснут и партизаны, подкравшиеся к казарме, подадут условный знак, Бужинский застрелит офицера из пистолета и бросит гранату в казарму, а ворвавшиеся партизаны захватят пирамиду с оружием. План был смелый, но вполне реальный, если его выполнить точно.
* * *
Я мог бы считать свою миссию в Хочине законченной, но обещание надо выполнять. Да и члены «Пидпильной спилки» предложили провести совещание с представителями других селений (Домбровицы, Сарны, Клесов и т. д.). Меня заинтересовало это предложение: не говоря уже о том, что совещание поможет развертыванию нашей общей борьбы, оно даст мне возможность снова проверить, насколько сильна, насколько организована «Пидпильная спилка» и насколько четко работает ее связь.
Совещание назначили на вечер, а днем явилась в наш лагерь ветхая старушка. Потертый кожух, хустка на голове, а сама горбится и чуть бредет, опираясь на палку.
Часовой остановил ее:
— Стойте, бабушка, куда идете? Кого ищете?
Старуха внимательно посмотрела на него и прошамкала беззубым ртом:
— Я, шаколик, иду до партижанов.
И добилась того, что ее пропустили в лагерь.
Мы в это время обедали. Я приказал угостить неожиданную гостью кашей. Она неторопливо жевала ввалившимся ртом и разглядывала окружающих. Потом подошла к Ивану Крывышко, сняла с него шапку и, прищурив глаза, сурово поджав губы, погладила жесткой ладонью по голове. Потом — другого бойца, потом — третьего… Приласкала? Нет. Слишком серьезно было лицо, слишком резки жесты. Скорее, это был осмотр наших голов, и только под конец этого своеобразного осмотра старуха немного подобрела, немного смягчилась. Тогда я разговорился с ней. Старушка оказалась словоохотливая.
Полька и, должно быть, верная католичка, Юлиана Теодоровна Пшевлоцкая много наслышалась о партизанах и пришла в лагерь с единственной целью — посмотреть на них.
— В костеле ксендз говорил, что партизаны — это нечистая сила, что у них рога растут и что они богом прокляты. Я прожила… вот уже скоро восемьдесят лет будет — и не видала людей с рогами. Пришла посмотреть, думала, ксендз говорит правду. А теперь вижу, что нет, что партизаны — такие же, как и все, люди. И еще лучше всех людей, потому что за нас страдают. Герои вы наши, защитники!.. А ксендз, — значит, он обманывает. Он с немцами. Они вместе народ душат… Так я и скажу… Я теперь знаю. Я сама партизан видела.
Бойцы окружили ее. Слушали. Поддакивали. Сами вступили в разговор. Наконец, она ушла, довольная и нами, и своим открытием, а беседа все еще продолжалась — беседа насчет темных душ, обманутых ксендзами и попами. Много еще их в западных областях Украины. Трудно с ними. И еще труднее с их духовными отцами.
