Русская армия шла походной колонной. В середине располагалась пехота, прикрытая с обеих сторон обозами. За обозами шла артиллерия, а фланги закрывала конница. Впереди огромным прямоугольником шел авангард из стрелецких полков. Слева находился солдатский полк шотландского генерала П. Гордона, а справа – А. Шеина. Войско Самойловича походным табором двигалось следом.
Обоз из двадцати тысяч (!) повозок представлял собой огромную обузу. В результате за два месяца было пройдено только около двухсот пятидесяти километров. В начале июня, соорудив двенадцать мостов, войска переправились через реку Самару и вошли в степь. В пыли, без воды, при страшной жаре войско столкнулось с необыкновенными трудностями78. Самойловича в походе мучила болезнь глаз. Он ругал «Москву», лишившую его «здоровя остатнего». Не проще ли было «Москве дома в покою сидети и своих границ боронити, нежели з Кримом войну сюю непотребную заводити»? – вопрошал он.
Когда в середине июня войска достигли реки Олбы, они столкнулись с новой опасностью. Начался страшный пожар, отчего было невозможно дышать. Горели степи, подожженные татарами. Не было воды и травы для лошадей.
Голицын, посовещавшись с воеводами, решил идти дальше: не может же вся степь до Перекопа выгореть. На некоторое время ситуацию исправил прошедший ливень. Но после очередной переправы снова открылся вид выжженной степи. На совещании прикинули, что армия не сможет подойти к Перекопу раньше чем к концу августа. Таким образом, в Крым она придет обессиленная и, потеряв от голода половину людей, просто попадет татарам в рабство. Было решено возвращаться, пока не поздно.
Часть войска, включая двадцать тысяч под командованием Григория Самойловича и двадцать тысяч Л. Неплюева, Г. Косагова и фон Грагана, была направлена к нижнеднепровской крепости Казикермен.
Остальные двинулись в обратный путь. Патрик Гордон писал, что они «терпели великую нужду от смрада и пыли… лошади становились у нас от часу хуже, а в войске явилось много больных… лошади так измучились, что пушек и амуниции везти не могли… померло от нездоровой воды много людей и лошадей»79.
Старшина ставила в вину гетману, что он не высылал за языками казаков, не выставлял караулов в поле, не проведал заранее, насколько далеко все выгорело, но двинулся в поля за Конскими Водами, где все было уничтожено огнем. Голицын, мол, пошел за ним следом, думая, что впереди будет вдоволь конских кормов, а там было лишь «все поле згорелое».
Оценивая поход, Самойлович в своем отчете прямо писал о неудаче, а старшине говорил о «безрассудной войне московской»80 и не без злорадства заключал: «Разве я не говорил, что Москва ничего Криму не докажет, вот так теперь и есть».
Голицын же, наоборот, пытался представить поход как победу русского оружия. Другого выхода в и без того напряженной ситуации у него не было. В Москве многие бояре выражали явное недовольство непомерным возвышением Голицына. Софья, по выражению Соловьева, была «сильно напугана» и искала пути «прикрыть» своего фаворита, чтобы тот не возвращался с «позором» в Москву.
Главным пунктом в выработанном Софьей и Голицыным плане стала попытка обвинить казаков и лично Самойловича в саботаже похода. Гордон писал: «Распространился слух, что казаки сами приказали или, по крайней мере, с допущения гетманского сами зажгли степи с целью помешать вторжению русских в Крым»81. То же самое говорилось и в наказе Софьи, с которым навстречу возвращавшимся войскам был отправлен ее главный поверенный, возглавлявший Стрелецкий приказ Ф. Шакловитый. Шведский резидент в Москве фон Кохен прямо писал, что Голицын решил свалить вину за собственные ошибки на Самойловича82. Поэтому, скорее всего, первостепенная роль в последующих событиях принадлежала именно князю Василию.
Конечно, старшина действительно была недовольна поведением Самойловича и его сыновей, желанием гетмана утвердить наследственную власть, нарушением «казацких вольностей». Об этом старшины писали в своем доносе, об этом говорят казацкие летописи и, что еще более важно, об этом свидетельствует Гордон83.
Не вызывает сомнения и желание Самойловича в условиях ослабления центральной российской власти усилить автономию Украинского гетманства. Старшина доносила: «И тое пресветлейшим великим государем да будет ведомо, что он же, гетман, самовластно владеет, и хочет владети Малою Россиею, грамоты монаршие в кого хочет отбирает», запрещает самовольно ездить в Москву светским и духовным лицам «и городы государские малороссийские не государскими, але своими именует, и людем войсковым приказует, жебы ему, а не монархом верне служили». Это противопоставление гетманства Московскому государству ярко оформляется к концу правления Самойловича. Если верить старшине, то гетман прямо заявлял: «Когда возвратимся з крымского походу, постараемся лепшей Малую Россию утвердити, и не так, як стоит в прежных статиях»84.
Но стремление к сильному Украинскому гетманству и автономии диктовалось, прежде всего, желанием безраздельно править страной. «Все сам решает, никого для совета не приглашая. Должности по своему гневу отнимает, а не из-за справедливих причин и карает… кого хочет без суда и следствия напрасно».
Обвиняли Самойловича и в коррупции, ибо берет большие взятки за назначение на должность полковника85, чем нарушает казацкие вольности, «чего при других гетманах не бувало». Старшина упоминала и такой случай, что Самойлович четыре года не назначал никого на судейскую должность, ожидая, «чтобы большой суммой та судейская должность была у него куплена, и жалование царское соболинное и оберное на двох судей присланное себе удержал и до сего часу».
Таким образом, совпали три фактора: желание Голицына свергнуть своевольного гетмана, желание правительства Софьи найти «козла отпущения» за неудачу в Крыму и недовольство старшины зарвавшимся «поповичем».
События переворота развивались молниеносно. Седьмого июля в казацком обозе возвращавшихся войск над речкой Килчинем составляется «доношение», которое отдают «в руки» Голицыну86. Он на следующий день отсылает его с нарочным («скорым гонцом») в Москву (можно не сомневаться, что вместе с сопроводительным письмом). Шестнадцатого июля табор встает над рекой Коломака. Туда 21 июля прибывает гонец с указом от Софьи арестовать Самойловича и избрать нового гетмана, «кого войско казацкое похочет». Исполнение поручалось Голицыну, «как Господь Бог вразумит и наставит».
Получив указ, князь вызвал к себе русских полковников и приказал им окружить гетманский походный двор и охранять его всю ночь, «чтоб и еден дух з двору гетманского неуйшол на сторону»87.
