– Всё будет хуже, всё будет гораздо хуже! – не уставала твердить она всем на Горбатом мосту и так понятные истины. Конечно, всё это было не более, чем кликушество полностью отчаявшегося в жизни человека. Я даже несколько шутя пытался ее утешить, опровергая ее ясновидение.
– Но, ведь олигархи живут хорошо, как и кремлевские наши благодетели, – говорил я.
– Нет, нет, нет! – заученно продолжала ясновидящая, – Вы здесь, и им тоже плохо. Им тоже будет хуже… но и Вам гораздо хуже»[16].
Для полноты картины стоит добавить, что в июне выступать перед горняками приезжал Иосиф Кобзон. Иными словами, жизнь в лагере проходила примерно по тому же сценарию, что и все протесты, получившие в последующем модное название «Оккупай», притягивая активистов и городских сумасшедших и постепенно теряя какой-то формулируемый смысл существования. Что, впрочем, не мешало политикам использовать лагерь для своих целей. Московские власти регулярно продлевали сроки акции, явно не имея ничего против того, чтобы шахтеры стучали касками напротив резиденции правительства Сергея Кириенко[17]. И требуя отставки президента – напомним, что это оставалось единственным неизменным требованием пикетчиков.
«Всё вокруг шахтеров было настолько спокойно, я бы сказал лениво, что явно никто не собирался поддерживать их протест. Но за шахтерами, уныло сидевшими на Горбатом мосту, стояла огромная сила: озлобившиеся шахтерские регионы, начавшие „рельсовую войну” с правительством», – пишет в своих мемуарах Борис Ельцин[18]. Иными словами, если оценки Ельцина действительно отражают настроения тех дней, власти относились к происходящему с некоторой опаской. Возможно, воспоминания о забастовках 1989 года действительно заставляли видеть в любых шахтерских протестах потенциально серьезную угрозу.
В июле на Кузбассе случился новый эпизод «рельсовой войны», также с требованиями отставки президента. Однако в этом случае дорога не перекрывалась намертво, акция не была поддержана в других регионах, и вместе с приездом представителей правительства, а также под давлением губернатора Амана Тулеева ситуацию в целом удалось разрешить.
В своих воспоминаниях Борис Немцов рассказывает о своем первом столкновении с Владимиром Путиным, связанном именно с проведением совещания о путях разблокирования железной дороги: «Я как вице-премьер руководил комиссией по урегулированию ситуации. Собрал экстренное совещание, пригласили всех силовиков. Все пришли, кроме директора ФСБ Владимира Путина… Путин позвонил и сказал, что он прийти не может, потому что у него заболела собака. Я был в шоке и долго не мог прийти в себя»[19].
Впрочем, стоит учитывать, что Путин был назначен директором ФСБ лишь в конце июля, когда ситуация с перекрытием дорог стабилизировалась, так что, возможно, Немцов говорит об экстренной майской ситуации с перекрытием дорог в нескольких регионах страны. Путин, впрочем, мог принимать участие и в майском совещании, так как занимался вопросами забастовок в Администрации Президента. Как бы то ни было, но Немцов запомнил обиду, нанесенную ему Путиным именно в связи с совещанием о шахтерской проблеме.
В результате краха российской биржи и последовавшего за ним объявления Россией фактического дефолта по ГКО 17 августа 1998 года страна должна была решать проблемы, отодвинувшие шахтеров на второй план. Во всяком случае присоединяться в требованиях отставки президента именно к шахтерам в этот момент, кажется, никто не захотел.
Шахтерский лагерь стал одной из декораций для сцены отставки правительства Сергея Кириенко, состоявшейся 23 августа. Тогда сам Сергей Кириенко вместе с Борисом Немцовым вечером уже после отставки решили зайти в лагерь к шахтерам. Причем Борис Немцов взял с собой бутылку водки. Впрочем, никакого задушевного разговора не получилось, пить с бывшими членами правительства шахтеры отказались. Тем не менее символическая и визуальная связь Бориса Немцова с шахтерами дополнительно закрепилась.
Формально лагерь продолжал функционировать вплоть до октября – когда правительство уже возглавлял Евгений Примаков. Впрочем, осмысленность акции стала, очевидно, теряться. Официально организатор пикета – Независимый профсоюз горняков – объявил об окончании акции 3 октября. Но какая-то жизнь в лагере теплилась еще до середины месяца.
Шахтерские акции, безусловно, стали одним из фонов в целом богатого на кризисные события 1998 года. Впрочем, несмотря на многомесячное выдвижение требований отставки президента, едва ли можно говорить о действительной опасности этого движения для властей. Фактически по-настоящему радикальные действия по полному перекрытию путей в разных регионах страны шахтеры предприняли всего лишь на несколько дней в мае и быстро сняли акцию после получения части задолженности по зарплате. Требования же отставки Ельцина к 1998 году превратились в некоторый обязательный набор политических лозунгов многих оппозиционных сил, и шахтеры не сказали здесь чего-то принципиально нового.
Нельзя исключать и того, что сама акция действительно поддерживалась кем-то из тех, кто в эпоху позднего Ельцина уже начал задумываться о будущей неизбежной смене власти. Во всяком случае, активность профсоюзного руководства в это время явно походила на начало сложных политических игр (в итоге приведших в том числе к созданию «Отечество – Вся Россия», одного из претендентов на власть в постельцинской России).
Сам же шахтерский лагерь действительно отчасти напоминал акцию «Оккупай» (если бы его организаторы могли об этом знать) – правда, с гораздо более неустроенными и злыми участниками и несколько другим характером городского сумасшествия вокруг. Впрочем, этим девяностые годы и отличались от десятых.
Станислав КувалдинПериод полураспада: хроника ускорения
Основатель «Яблока» Вячеслав Игрунов о роли диссидентского движения
Трансформация Советского Союза была позитивно воспринята диссидентами, которые еще с 1950-х открыто выражали свои политические взгляды, существенно отличавшиеся от господствовавших. Общей протестной идеологии не существовало – диссидентами считались либералы, националисты, религиозные группы и коммунисты, считавшие искаженными в СССР принципы марксизма. Начало движения несогласных обычно связывают с судебным процессом над писателями Даниэлем и Синявским в 1965 году и протестом против ввода войск в Прагу в 1968 году. В конце 1960-х годов 45 % всех инакомыслящих составляли ученые, 13 % – инженеры и техники. Для противодействия было создано Пятое управление КГБ по борьбе с «идеологическими диверсиями» – всего по статьям об антисоветской деятельности в 1956–1987 годах осудили 8145 человек.
О роли диссидентов в революционную пору рассказывает Вячеслав Игрунов, в прошлом – создатель первой в СССР библиотеки неподцензурной литературы, зампредседателя партии «Яблоко» и депутат в 1994–2003 годах. За активность КГБ наградила Игрунова диагнозом «вялотекущая шизофрения» и запретом на высокооплачиваемые работы.
Будучи антисоветчиком, я думал о трансформации строя. Но я точно знал, что никакие перемены невозможны снизу – нет той самоорганизации людей, которая могла бы повлиять на ход событий. Когда я занимался подготовкой к революции против советского строя, то был глупым мальчиком. Чем больше учился, тем больше видел, что революция отбрасывает общество назад. Да, иногда она решает некоторые вопросы позитивно, но в целом баланс отрицательный. Я перестал любить революцию, но, разлюбив ее, хотел собрать команду интеллектуалов ради модернизации. Со временем я понял, что возможности реформ зависят от первого лица в государстве, и поэтому внимательно следил за переменами во власти. Сначала в воздухе витала надежда, что сразу после смерти Юрия Андропова в восемьдесят четвертом году на место генсека выберут молодого Михаила Горбачева, но предпочли опять старика.
Когда Горбачева назначили, мы радовались, но как послушал его, так разочаровался. Через некоторое время же, несмотря на реформистские тезисы ускорения, началось неприемлемое – борьба за дисциплину и с алкоголизмом.
Андропов пробовал уже такое и отказался, однако Горбачев наступал на те же грабли. Резко ограничили продажу спиртного, вырубали виноградники, по парикмахерским и баням искали прогульщиков. Я работал старшим мастером, и политика ускорения на моем заводе точного оборудования проявилась в том, что квалифицированные рабочие делали ключи для консервных банок.
Я не занимался публичной критикой, сосредоточившись на выработке программы реформ. После освобождения работал садовником, почтальоном и сторожем, прежде чем сумел устроиться техником-экономистом. Арестован я был в семьдесят пятом году. Начало следствию дали показания Глеба Павловского[20], который оказался не готов к допросам в КГБ. Но, пережив потрясение, он пришел ко мне и принял стратегию поведения, которую я ему предложил. Он твердо выдержал линию поведения, и никаких претензий по этому эпизоду у меня к нему нет. Любой человек слаб и может оступиться, но если есть осознание вины, то нельзя ставить клеймо. Позже Глеб легко вошел в диссидентскую среду, хотя, с точки зрения моральных требований, некоторые считали, что он вел себя так себе.
