Я тихо сглатываю, стараясь не мешать работе томографа. Это длится недолго, может, минут десять. Но в моем случае это отнимает более получаса, потому что радиологи не могут поставить мне капельницу с контрастом, который надо закачать в меня до сканирования. Они говорят, что у меня очень тонкие вены и что они очень глубоко. Я закатываю глаза. Они уже рассказали об этом всем вокруг. Может, им нужно больше практиковаться? Наделали бы дырок друг в друге, прежде чем отправить меня домой с пятью новыми синяками.
Доктор Л. говорит, что постарается сообщить мне новости до выходных, чтобы я не томилась в ожидании. Не уверена, что я этому рада. Лучше уж иметь в запасе выходные, проведенные с надеждой, чем знать, что мне осталось жить на два выходных меньше.
В шесть вечера звонит телефон. Я перестала подходить к нему: душеспасительные звонки от друзей и родственников – это для меня слишком, но я стою рядом с телефоном и, прежде чем успеваю это понять, беру трубку. На том конце провода я слышу голос, из-за которого все мое тело покрывается холодным потом, а сердце начинает учащенно биться. Это доктор Л. Мой мир сжимается до размеров угла кухни, где я только что ответила на телефонный звонок. Все вокруг замирает: разговор между мамой и соседкой, заглянувшей несколько минут назад с букетом свежих цветов, и даже звуки улицы. Остаются только мое дыхание и голос доктора Л.
– Ну, Софи, я только что посмотрел снимки. Будет и официальное заключение, но… – далее следует длинный и запутанный рассказ, за которым я не могу уследить. Он, кажется, забыл, что я нетерпеливый пациент и не разделяю его страсть к науке. Он замолкает.
– Это хорошо? – спрашиваю я напряженно.
– Да, Софи, это хорошо.
Длинный, глубокий вздох. “Вы довольны?”
– Да, Софи, я доволен, но впереди еще немало трудностей. Нам предстоит еще очень долгий путь.
Крик сотрясает стены кухни семьи ван дер Стап.
На Ноодермаркт сегодня оживленно. Покупатели, продавцы, хлеб, грибы, цветы, многолюдные террасы, яблочные пироги. Уйма солнца и голубого неба. Я прихожу к кафе Winkel около часа дня. Сегодня я Дейзи. Очки от солнца, черная лента в волосах и копна длинных светлых кудрей. Я изучаю террасу в поисках парня по имени Юрриаан. Ему, как и мне, в двадцать один год диагностировали рак. Сейчас ему двадцать шесть, и он полон энергии.
Под одним из зонтов на террасе сидит и читает газету молодой человек.
– Ты Юрриаан? – Молодой человек поднимает глаза.
– Нет.
– О, прости, – я отхожу и сажусь в глубине террасы.
– Софи? – на меня смотрит пара темных глаз. – Привет, я Юрриаан. Мы раньше не встречались? Ты мне кажешься знакомой, – интересно, Софи ли он узнал под этими очками и париком. Он садится рядом со мной. Три поцелуя в обе щеки. На Юрриаане голубая футболка, не слишком мешковатая. Идеальный фасон, подчеркивающий великолепное тело. На ногах – пара “найков”, а в рюкзаке – куча дисков. Волосы беспорядочно свисают вокруг красивого лица. Сложно поверить в то, что когда-то он рассекал по улице совершенно лысый и без бровей. Я просто теряю голову.
Снова смотрю на его густые брови и длинные кудрявые локоны. Выглядит многообещающе.
Мы заказываем минералку и решаем разделить друг с другом кусок яблочного пирога со взбитыми сливками. В любой диете для раковых больных говорится, что рак питается сахаром, так что я по возможности избегаю сладостей. Но сегодня я праздную результаты своего сканирования. Сразу после заказа мы переходим к главному.
– Юрриаан…
– Пожалуйста, зови меня Юр, – должно быть, привилегия собрата по раку.
– Это было тяжело?
– Да, можно сказать и так. Химия не работала, так же как и радиация. В конечном итоге им удалось его сдержать.
– Сдержать?
– Ага. Врачи сами не могут все до конца объяснить… Он просто перестал распространяться.
– Ох. Но он ушел?
– Нет, он все еще в моем теле. Как я и сказал, они сами ничего не понимают.
Я рассказываю ему о своем диагнозе и о том, что доктора думают о моих шансах. “Я пытаюсь день за днем с этим смириться, но…”
– Софи, это трудно, и потребуется много времени, чтобы тебе стало лучше. Мы же оба знаем, что одно хорошее сканирование не означает, что ты исцелилась. Лучшее, что ты можешь сделать, – это постараться смириться.
– Возможно, но я до сих пор в ужасе. Иногда я не могу побороть страх. Это так подавляет.
– Не позволяй страху добраться до тебя. Ты не можешь сразу все переварить. Попробуй раздробить свой страх на части. Страх одиночества, смерти, страх перед болью и всем тем, что ты можешь потерять. Именно так ты будешь принимать свою болезнь день за днем и смотреть в лицо своим страхам. Если ты отделишь их один от другого и посмотришь в лицо каждому, ты сможешь их побороть.
– Так было с тобой?
– Да, и с тобой так будет тоже. Ты сильная – это любому заметно. Уверен, ты с этим справишься, – в устах Юра это звучит очень просто. Его темные глаза смотрят на меня в упор. Так пристально, что я забываю обо всем и, кроме него, для меня больше никого не существует.
Через два часа Юр встает первым, чтобы уйти. Я могла бы просидеть и подольше, но держу это в секрете. Я смотрю, как он пересекает теперь уже пустынную площадь. Мое сердце после нашего разговора все еще колотится. За эти два часа он лишил меня одиночества последних двух месяцев. И я бы никогда не подумала, что собрат по раку явится мне в столь симпатичной упаковке. С таким парнем я могу есть яблочный пирог хоть каждый день.
Некоторые цвета друг с другом не сочетаются, но мой отец просто не в состоянии это увидеть. Его всегда одевали три его девочки, потому что папу нельзя было предоставлять самому себе. Например, сегодня утром он напялил рубашку цвета зеленого яблока с оливкового цвета пиджаком. Фу.
“По особому случаю”, – говорит он. Тьфу на него. Особый случай – это моя очередная поездка в больницу.
Сейчас он ненавидит ходить по магазинам; его нельзя волновать. Но, когда он был молодым, все было по-другому. В те времена он носил усы – минимум двенадцать сантиметров в длину, – и они вздымались вверх, как у Дали. Вечерами перед сном папа закручивал усы на папильотку, чтобы они завивались. А отправляясь на вечеринки, он брал с собой своего “питомца” – плюшевого крокодила на роликах и поводке. Мой отец таскал его с собой ночь напролет, одетый в тельняшку и с шелковым итальянским платком на шее. Ни усов, ни крокодила уж нет, но свободолюбия папа не утратил.
