Образец для подражания
За моим братом Павлом следило гестапо, и он не мог подолгу оставаться в одном и том же месте. Его имя не значилось в списках особо важных для немцев преступников, но ему нужно было избегать ситуаций, при которых его документы могли бы стать предметом внимательного изучения и сравнения с полицейскими архивами. Брат решил эту проблему, поступив на работу в Театр оперетты Восточной Чехии. Он рисовал и делал декорации для этого бродячего театра, а потом помогал расставлять их в нетопленых аудиториях или пыльных спортивных залах маленьких городов, где труппа показывала старые музыкальные спектакли, такие, как «Летучая мышь», «Польская кровь» или «Жемчуга мадам Серафин».
Однажды труппа, где работал Павел, приехала в Наход, и брат взял меня на первый вечерний спектакль. Я не помню ничего из увиденного в тот вечер, но помню, что действие полностью овладело моим воображением. Я не хотел, чтобы спектакль кончался, и был готов смотреть его снова и снова, но на следующий вечер брат повел меня за кулисы, и это оказалось еще более великолепным. Я был маленьким мальчиком, и никто не обращал на меня внимания, так что я нашел в уголке стул, сел и стал спокойно наблюдать за происходящим. То, что окружало меня, было невероятно интересным.
Пышнотелые молодые женщины в лифчиках, поясах для чулок и трусиках суетились вокруг меня. Их совершенно не волновало, что я мог видеть их белые груди и попки, когда они поспешно меняли свои легкомысленные костюмы. Вокруг было много дружеских шуток и беспорядочной энергии, приятная музыка доносилась со сцены, и я не знал, за чем следить. Для того чтобы шоу-бизнес засосал меня в свою трясину на всю жизнь, достаточно было уже и этой эротической нагрузки и всей царившей вокруг атмосферы, но тут было нечто большее. Это был запах театрального грима. Раньше я думал, что самым желанным для меня ароматом был аромат жарящихся кофейных зерен, но теперь я познал истину!
За кулисами оперетты витали такие великолепные ароматы женщин, фруктов, цветов и любви, так головокружительно пахло дешевыми духами, фиалками, немытыми девичьими телами, губной помадой, потрепанными кружевами, румянами, крахмалом, горячими утюгами, нафталином, ликером, хересом и пирожными, балетными туфельками, и пропотевшими трико, и коротенькими юбочками, что я тут же решил провести здесь всю жизнь.
Единственное, чего я не мог решить, так это чем я буду заниматься в театре. Я знал, что не хочу быть актером, видя, что за кулисами, в отличие от зала, с ведущими актерами оперетты обращаются как с маленькими мальчиками. Я подумывал о том, чтобы стать драматургом или композитором, когда в костюмерную ворвался пожилой мужчина. С виду он был сердитый, с реденькими волосами, на нем был мятый костюм, но все эти красивые молодые женщины внезапно оживились. Они стали толкаться и всячески старались обратить на себя его внимание. Мужчина был не совсем трезв, но они улыбались, как будто ничего не замечали. Они заигрывали с ним. Они смотрели ему в глаза. Они были готовы сделать все что угодно, чтобы понравиться ему, а это было именно то, чего я хотел добиться в один прекрасный день.
— Кто это? — спросил я у Павла при первой же возможности, показывая на пожилого мужчину.
— А, это мужик, который поставил всю эту штуку, — ответил Павел.
— Он хороший?
— Он очень хорош с бутылкой, старый алкаш.
Мой брат не был в восторге от режиссера своей труппы, но я нашел в нем образец для подражания. Театр оперетты восточной Чехии провел в Находе неделю, а когда они уехали, я уже твердо знал, чем буду заниматься.
В 1944 году мне удалось еще раз увидеть труппу Павла в Чаславе, где я жил на газовом заводе. Павел все еще работал в театре, так что я получил билетик на представление классической оперетты «Польская кровь». Я никогда не забуду этот вечер в театре «Душик». Зал был набит битком. Я никогда не думал, что в него может вместиться столько народу, но в этом не было ничего удивительного, потому что музыка была очень красивая. Я быстро увлекся крепко сделанным сюжетом, мне нравился юмор, я смеялся всем шуткам, но внезапно, в третьем акте, в середине веселенького квартета, все четверо певцов начали всхлипывать. Они пытались продолжать неверными голосами, но это им не удалось. Наконец они замолчали. Они стояли на сцене и плакали.
Оркестр прекратил играть, и во всем театре воцарилась тишина, тяжелая и давящая. Казалось, это дурной сон, но, посмотрев вокруг, я увидел только напряженные лица. Никто не волновался, никто не казался испуганным, как будто бы все понимали что-то, недоступное мне.
Четверо певцов на сцене вытерли глаза и собрались с духом. Судя по всему, им не было стыдно. Дирижер подал им знак, оркестр заиграл квартет с середины, певцы запели и заплясали, но это продолжалось недолго: вскоре их голоса как-то странно задрожали, они опять заплакали, а дирижер опять остановил оркестр. Теперь все зрители встали со своих мест и молча смотрели на сцену. Я тоже встал. Я не понимал, что происходит, но я чувствовал мощные токи сдерживаемых эмоций, которые пронизывали весь театр.
Мрачный человек вышел на сцену и объявил, что артисты не могут продолжать спектакль и что вечернее представление окончено.
— Я прошу прощения у всех присутствующих, — сказал он, — но, учитывая сегодняшнюю ситуацию, я надеюсь на понимание с вашей стороны.
Я еще не знал, что присутствую при кончине культуры в Чехии.
Я не читал газет и не интересовался политикой, и поэтому я не знал, что в этот день немцы одним постановлением закрыли все театры, балетные труппы, оркестры и кинотеатры в стране. Они приказали всем актерам, работникам сцены, музыкантам, танцорам и дирижерам Протектората Богемии и Моравии отправиться на заводы и подставить свои плечи под буксующие колеса Германии, но это уже не могло спасти третий рейх.
Через несколько дней после того, как Гитлер покончил с собой в берлинском бункере, и вскоре после того, как Красная Армия прошла через Часлав, я выглянул из окна моего жилища на газовом заводе и увидел чудо не менее невероятное, чем факт окончания войны. Завод находился на окраине города, и из моего окна было видно ярко-зеленое поле, тянувшееся до самого горизонта.
На этом поле, спокойно пощипывая всходы пшеницы, стоял двугорбый верблюд.
За годы войны животное население области понесло значительный урон. Уже несколько месяцев я не видел свиней, собаки были роскошью, а тут под моим окном на зеленой пшенице паслось экзотическое животное из азиатских пустынь. Я поспешно натянул одежду и помчался на улицу, опасаясь, что это лишь мираж, но двугорбый верблюд оказался реальностью. Я осторожно подошел к нему. Казалось, присутствие людей совсем не волновало его, он по-прежнему щипал сладкую пшеницу, и я помчался за моим приятелем Карелом Бохницеком и парочкой других ребят. Мое открытие привело их в восторг. Откуда появилось экзотическое животное? Это было совершенно непостижимо. Однако позже мы выяснили, что причина была совсем простой.
