Зато хорошо писал сочинения — особенно на свободную тему — и читал, читал, читал… С удовольствием ходил в кино, тратил последние деньги на билеты. А кроме того, записывал что-то в блокнот с металлической обложкой, на которой было оттиснуто распятие, за что получил два прозвища: Папа римский и Баснописец.
Жизнь в общежитии была непростая. «Жутко мерзли, особенно по ночам. Холодно, а укрыться разом нечем, и кому-то из нас, кажется, Васе пришла в голову мысль: двухъярусные кровати поставили в два ряда, на них настелили плахи — что твои деревенские полати. Вверху теплее. Без изучения физики народ издавна это знал. Спали вповалку. Но, пожалуй, страшнее мороза был голод. Всегда хотелось есть. Как-то повезло нам: с низовья Бии на плоту везли сыр, и чуть выше Борового его разбило. Рыбаки обнаружили этот продукт. Мы, как тараканы — к берегу. Пустили в ход лодки, плотики, багры, крючки, палки. Изобретательности хватало. Спрятали сыр в подполье. До апреля питались», — вспоминал А. П. Борзенков.
Про этот сыр Шукшин позднее написал в «Выдуманных рассказах». Там та же история — о том, как он с одноклассниками ловил в реке сыр с разбитого плота, но совсем другой финал. «Ловил, да не поймал — не донырнул. А другие донырнули и потом ели. Но попробовать кусочек не дали — такова жизнь, и обижаться на нее не надо. НЕ ДОНЫРНУЛ».
Кто ближе к истине — мемуарист Борзенков с его «коллективистским» воспоминанием или писатель Шукшин с его жестким индивидуалистическим рассказом, вряд ли теперь мы узнаем. Однако можно предположить, что Шукшин создавал свой текст как урок, как наказ и секрет будущего успеха: не донырнешь — ничего не получишь. И нечего никого обвинять. Никто тебе ничего не должен. Во всех своих неудачах вини одного себя. Фактически — это конспект романа воспитания, его личная история о том, как закалялась сталь и почему не донырнувший в детстве, он смог донырнуть потом, как сделал правильные выводы из жестоких уроков жизни.
Однако было в пору учебы в техникуме и другое, о чем бывшие ученики ни вспоминать, ни сочинять выдуманные либо невыдуманные рассказы не хотели. Не случайно во время службы в армии Шукшин писал матери: «Что это вспомнилось тебе, как жил я в техникуме? Вот уж чего не следует делать, так это вспоминать, да еще переживать. Одно горе переживается раз».
Вот так — горе! Егора Прокудина в «Калине красной» тоже будут звать Горе.
И дальше в этом же письме характерное признание: «Только с пивом-то можно не торопиться: я ведь не пью. Я уже писал об этом, но очень хорошо знаю: ни ты, ни она (сестра Наталья. — А. В.) не поверили этому».
…Проучившись в техникуме два с половиной года, Шукшин оставил его, причем в разных источниках причины ухода излагаются по-разному. В автобиографии, датированной 1953 годом, Шукшин писал о «трудном материальном положении, сложившемся к тому времени», как главной помехе на пути к образованию, но едва ли эта уклончивая формулировка отражала истинное положение дел. Скорее его выгнали либо за плохую успеваемость, либо за хулиганское поведение, а возможно, за всё вместе. В комментариях к письмам Шукшина, опубликованных в восьмом томе его Собрания сочинений (Барнаул, 2009), приводятся три версии ухода из техникума. Первая принадлежит самому Шукшину — «из-за непонимания поведения поршней в цилиндрах», вторая версия схожа с первой — Шукшин не сдал экзамены после практики и, наконец, согласно третьей, Василий Макарович хамски повел себя на уроке английского языка по отношению к учительнице. Последняя версия находит подтверждение и в деликатных воспоминаниях Натальи Макаровны. «Еще на втором курсе техникума у Васи не сложились отношения с учительницей английского языка, и на третьем он решил оставить его. Мама переживала, а он ей говорил: “Я все равно по этой специальности работать не буду, если даже закончу техникум”».
Драматизм ситуации усиливался еще и тем, что учительница английского языка Шукшину симпатизировала, и этот сюжет отразился впоследствии в рассказе «Сураз» — в сцене конфликта Спирьки Расторгуева и учительницы английского. Но, пожалуй, самая краткая и красочная причина излагается опять же в «Выдуманных рассказах»: «…петухом пел на уроках, а рта не открывал — долго не могли понять, кто это. Узнали — особенно оскорбились и обозлились».
Уход из техникума за год до окончания был сильным ударом для Марии Сергеевны с ее постоянной тревогой за сына, а также с несомненным честолюбием и большими материнскими надеждами. В самом деле, что же ее сын — хуже других, не смог одолеть то, что другие одолели? И если его выгнали из автомобильного техникума, где ж он будет ума-разума набираться? Кто его возьмет, куда примет? Или это ее заблуждение — не выйдет из него большого человека? Понимал это, надо думать, и сам Василий Макарович, которому тоже самолюбия и стремления к успеху ни в какую пору жизни было не занимать. Позднее в устных воспоминаниях мать довольно подробно описала возникшую ситуацию:
«В техникуме не доучился: не поглянулось ему там. Вернулся в Сростки.
Я прихожу с работы, а у меня матрасик, подушка, одеяльце завернуто лежит там в сеночках. Я говорю:
— Дак это мое ведь все… А-ах! Это что же это с ним случилось-то?
Захожу, а он все-таки это… — волнуется: “Что мать скажет? Три года, надо же! Такое тяжелое время — мать обидится, заругается…”
Я зашла.
— Вася! Что с тобой?
— Да… ничо, мама. Я не болею, так… Только я… не буду учиться, мама, там больше.
А я постояла, подумала-подумала: “Что же мне это делать-то? Если мне на него так это обрушиться, вроде заругаться! Там самый такой возраст нехороший, и… Боже спаси! Еще чо ни случись с ребенком…” И вспомнила опять: “Мне ить не глянулась эта специальность. Я ить помню, какая это специальность! Они вон шоферами работают, эти сами техники-та”. Вот так-от думаю… Так ему и сказала.
А он так рад! Подбежал, схватил — Господи! Сам меньше еще меня почти, а таскал-таскал меня по избе! Радый-нерадый, что мать не заругалась на ево.
— Ну, теперь куда, — говорю, — в колхоз идти работать. Покамест? Скоро в армию…
Он говорит:
— Нет, я поеду поближе к Москве, мам».
Вот что должно было прозвучать громом с ясного неба — поближе к Москве! Как к Москве?! К какой Москве, откуда Москва, почему, для чего? Понятно, что оставаться в Сростках парню не хотелось и стыд выедал глаза, но сразу в Москву? Кто из Сросток эту Москву видал, кто в нее ездил? Ну ладно, Бийск, Барнаул, ладно Новосибирск, даже Томск, Красноярск — свои родные сибирские города, но Москва, Россия? Каким образом вообще могла в голову семнадцатилетнего парня прийти эта безумная идея? Да и была ли она, эта Москва, на самом деле или это так, фикция, мираж, радиоточка, обратная сторона Луны? И если уж мать была против учебы в Бийске, то как она могла отнестись к тому, что сын поедет в Москву?!
