Генри Роллинз - Железо

…

Человек сидит в тюрьме, отбывая пожизненное. Он больше не хочет. Жить так, как он должен жить теперь, означает: ни женщин, ни безопасности, ни жизни, ничего. Просто сидеть за решёткой остаток жизни, дожидаясь смерти. Он не хочет себе такого. Он хочет умереть, лучше смерть, чем бог знает сколько лет в дыре. Каждый день он ищет способы убить себя. После того, как он пытался повеситься на своих шнурках, вертухаи забрали у него всё, что можно, чтобы он не смог этого сделать. Вертухаи любят, когда им попадается парень, который хочет умереть. Они знают, что ему невыразимо больно, если в нём поддерживают жизнь. На его жизнь им наплевать, им в кайф все те страдания, которые они могут причинить человеку. Они гордятся собой, если человек может мучиться подольше. Они прекрасно знают, что в какой-то момент человек найдёт способ убить себя. Вообразите, что ищете смерти так же истово, как стремились бы к свободе. Вы бы на всё пошли! Только представьте, как вам хочется смерти. Представьте, что смерть – это свобода. Разве вам не стали бы ненавистны те, кто не пускает вас к смерти, к свободе. Всю ночь вы лежите, в постели совсем один, думая о смерти, как думали бы своей далёкой возлюбленной. Вам не хватает того, чего у вас никогда не было. Вы найдёте способ убить себя. Вы совершенно точно как-нибудь умрёте. Некоторые умирают изнутри, вертухаи чуют это за милю, они точно знают, когда человек мёртв изнутри. Они отступаются. Оставляют человека в покое, швыряют его на корм акулам.

Вот так я иногда чувствую себя – внутренне мёртвым. Смотрю в зеркало: я мёртв, мои глаза усталы и пусты. Иногда я гуляю по улице и думаю, что никто меня не увидит; и тогда мне интересно, не умер ли я. Я чувствую себя бездонной дырой. Большой помойной ямой. Можно выбрасывать туда мусор, но она никогда не наполнится. На самом деле, вы больше никогда не увидите того, что туда бросили. Вроде как в одно ухо влетело, в другое вылетело – но вниз и незримо. Вот почему сейчас я вправе. Я – ничто, я убиваю время, у меня кишка тонка хоть как-то двинуться внутрь наружу вверх вниз или ещё куда-нибудь. Вот у меня какая песенка. Вот кольцо моей петли. Вот моя прогулка по коридору смертников. Я фальшивый, искусственный. Наверное, когда-то во мне что-то было. Прочно моё, но теперь я висельник. Холодный сквозняк из коридора раскачивает моё висящее тело туда и сюда изо дня в день. Жизнь не стоит того, чтобы жить, – в моём представлении. Я попробовал всё, что должно было заставить меня чувствовать себя живым, и они, чёрт возьми, едва не убили меня. А когда-то мне везло.

…

…

Я еду в автобусе. Слышу разговор этих юношей у себя за спиной. Они несут всякую чушь о том, как были на вечеринке, и один начинает рассказывать, какая горячая оказалась та девка, когда он трахнул её в горячей ванне, и какой она была мягкой, а её дружок в соседней комнате исходил на мочу от ревности и злобы. Другой парень сказал, что да, он знает, что девка хороша, поскольку был с ней на прошлой неделе. Затем они начинают трепаться обо всяких своих драках на прошлой неделе, и тут я едва не попутал. Они говорили о том, как один фраер получил цепью по башке, а другого измолотили так, что пришлось врать своим старикам, что он свалился с лестницы. Вся эта фигня происходила прямо у меня за спиной. Мне было страшно оглядываться на этих парней. Вдруг и меня поколотят. Но смешно то, что говорили они с калифорнийским акцентом. Травили все эти запредельные байки про секс и насилие, а звучало как компания богатых сёрферов. А я сижу и, блядь, надеюсь, что эти сраные бугаи уберутся к чёртовой матери из автобуса, пока им в голову не пришло поколотить меня. Примерно через две остановки они собрались выходить. Продефилировали мимо, не удостоив меня и взглядом. А уж как я на них вытаращился. Невероятно. Жирные уроды в нью-уэйвовых шмотках, которые, судя по всему, стоят кучу бабок. Последнего парня я не забуду никогда. В толстых очках, с большой жопой, в джинсовой куртке, и на спине маркёром написано THE CURE. Что ж, блядь, такое с этими людьми? «Лекарство»? Держу пари, детки таскают из родительского бара только светлое пиво. Что случилось с малолетними преступниками? Слишком поздно, наверное. Нужно издать закон: никому моложе двадцати пяти не продавать никакой слабоалкогольной продукции. Только крепкий эль, виски, или вообще ничего. Тому, кто хочет приобрести пиво «Лайт», должно быть больше сорока, и он должен предъявлять удостоверение личности.

…

…

Бродягам в Венеции стоит собраться и сколотить банду. Пришить заплаты на спины своих грязных курток. Инициация должна состоять в том, чтобы срать и ссать в штаны и не менять их полтора года. Будут устраивать разборки с другими бандами бездомных на автостоянках у пирса. Будут вставать в боевую стойку и выхаривать мелочь у туристов. Банда, которая выручит больше денег к концу ночи, станет победителем. Не говоря уже о тех, кого выебет заря.

…

Посещало ли тебя когда-нибудь чувство, что времени больше не остаётся? Или, может, оно пролетает быстрее, чем ты думаешь, быстрее, чем ты можешь представить. Не было ли у тебя такого чувства: лежишь в объятиях любимой, болтаешь всякий вздор, в котором, кажется, есть смысл, но на самом деле его нет, потому что знаешь, что завтра тебе будет совсем иначе? И ты всё время это знаешь и всё-таки зачем-то говоришь это и не знаешь, зачем, но ты не перестаёшь в этом сомневаться, потому что слишком увяз в каком-то дерьме, от которого ослеп?

У тебя разве никогда не было такого чувства, что кто-то тянет тебя к смерти, растрачивая твоё время на пустую болтовню и враньё, от которого тебе хорошо? Никогда такого чувства не было? Не было? Вообще никогда? Значит, думаешь, что останешься в этом мире вечно? Ты не задумывался, что растраченное время есть потерянное время? Не задумывался, что потерянное время приближает твою смерть? Не ту, которая тебя не касается, как в кино, или в журнале, или в каком-то блядском благом деле, на которое тратишь свои грязные деньги, – но твою смерть. Настоящую, которая заберёт твою жизнь. Ты никогда не чувствовал, что больше нечем дышать? Что в груди всё становится плотным и тяжёлым? Никогда не было такого чувства в нутре, что это произойдёт скорее раньше, чем позже, с каждым часом, каждой минутой, каждой секундой? Ты разве никогда не чувствовал, что воздух из тебя словно высосан? Тебе никогда не хотелось бежать, пока не вспыхнешь и не взорвёшься? Со мной именно так.