– Татьяна, – заявляю я. – всегда Татьяна!
– Татьяна, вставай, я тебе дам еду.
– Оставь меня в покое. Я не могу встать. Я не хочу! Оставь меня, уходи отсюда! Я не хочу есть. Я скоро умру.
– Дура! – орет Мишка мне в ухо.
Я проснулась.
– Дурак, ты не видишь, что я наполовину мертвая?
– Это мы еще посмотрим.
Этот странный Мишка сует мне в рот кусок пирога наполненный чем-то желтым. Я не могу жевать, не могу глотать. Рот мой сух, а горло опухло. Я все выплевываю.
– Хочешь воды?
– Воды! Воды!
Этот новый Мишка взял несколько кусков дерева, старые вещи и немного бумаги и сделал маленький костер. Взял валявшуюся неподалеку жестяную коробку старую и помятую. Наполнил ее снегом и нагрел на костре. Приблизил к моим губам, я обожглась. Он открыл мне рот двумя пальцами и прямо в горло влил мне горячую жидкость. В моем теле горячая волна. Необыкновенное чувство счастья широко открываю глаза. Я его вижу. Он улыбается, белые зубы, я тоже.
– Прекрасно, Татьяна, – говорит этот странный монгольский Мишка. Он полон гордости за свой успех.
Он меня кормил, как птичку, маленькими кусочками прямо в рот. А потом заставил меня пить еще воду из жестянки.
– Попей еще немного!
– Мои руки замерзли, и я не могу держать жестянку.
– Тебе нужно в больницу!
– Тебя действительно зовут Мишка?
– Меня зовут иначе, но в армии меня называли Мишка-узбек… Мое имя ты никогда не сможешь одолеть!
– Тебе сколько лет?
– Семнадцать. Я большой.
– Ты можешь быть другим Мишкой? – дурацки спросила я.
– Никогда я не могу быть другим.
– Почему ты меня кормишь?
– Не знаю. Пирог был большой, я поискал кого-нибудь разделить его с ним. Этот пирог был большой, очень большой.
– Кушай ты то, что осталось. Я все равно не могу глотать.
Мы сидим долго. Мишка осматривает мои руки и ноги. Он решил, что они совершенно отморожены. Нашел много тряпок, разорвал их на полосы и завернул мне ноги «как в армии».
– Так.
– Зачем ты это делаешь?
– Ты обязательно должна дойти до больницы. Ты тут совсем не можешь оставаться.
– Как? Я совсем не могу ходить!
– Дура, – радостно сообщил мне Мишка, – ты все можешь! Все! Не спи и следи, когда взойдет луна. Выйди из ворот и иди прямо. Найди столбы, электрические столбы, понимаешь. В стороне дороги. Ты совсем не такая дура, как ты кажешься, ты понимаешь?
– А куда я дойду?
– В большую деревню, городок, который называется Любашевка.
– А что там?
– Больница, большая больница, пойми, больница. Я сам лежал там с тифом. Они меня вылечили. У тебя много вшей, тебе обязательно нужно туда попасть.
Я пощупала свои волосы и ничего не почувствовала, мои руки были совершенно отморожены.
– А ты, почему был в больнице?
– Удрал из плена.
– А ты сейчас куда?
– На восток! На восток!
– А почему?
– Там есть леса.
– Ну и что?
– В стороне реки Буг много лесов. В лесах – партизаны. Я к ним иду!
– Я тоже хочу туда! Возьми меня с собой.
– А я тебя не возьму! Ты больна и ты малютка, я не буду умирать из-за тебя.
У нас обоих слезы на глазах. Он погладил меня по щеке. Оставил мне еще кусок пирога и исчез. Он исчез за открытыми воротами и пропал в слеплящем свете зимнего солнца.
Я повернулась налево к Верочке. Моя милая одноклассница. Я ее спрашиваю:
– Ты видела и слышала все?
– Я все видела и слышала, – говорит Верочка, – но я не знала, что есть такие люди, как этот мальчик. Я на твоем месте никуда бы не пошла. Лучше всего спи. Смотри сны как в кино, это чудно, а потом умираешь и все.
– Скажи, может, ты пойдешь со мной ночью?
– Не знаю, может быть. Разбуди меня, если я усну, перед тем как ты уйдешь.
Я старалась не засыпать. Ночь упала рано. Я посмотрела на Веру и крикнула. Она мне не ответила. На сей раз, этот сон был роковой. Вера, хорошая, симпатичная, милая девочка! Верочка уснула. На сей раз навсегда.
Я собрала свои тряпки, поправила свой портянки. Было трудно, мои пальцы меня не слушались. Встала и вышла на холодную зимнюю дорогу, покрытую серебристым снегом и освещенную полной луной. Я иду с большим трудом и очень осторожно, боюсь, что мои портянки могут развязаться. Я хромаю по сугробам. Не чувствуя ног. Не чувствую рук тоже. Узелок, который у меня был в руках, исчез. Вдруг колокольчики! Сани с колокольчиками! На санях лежат укрытые шубами два немецких офицера, а лошадка бодрая бежит. Не могу убежать, нет сил. Останавливаюсь. Кучер спрашивает меня и смеется:
– Куда ты, красная шапочка, куда?
– В больницу.
– А почему?
– Папа и мама уехали, поезд разбомбили, а я осталась одна. А сейчас не могу ходить, замерзла.
Я слышу себя и удивляюсь, насколько я равнодушна. Я стала такой, как Вера, по дороге в другое место. Немецкие офицеры остановили сани и говорят по-немецки:
– Дас ист айн кляйнес метхен. Вогин гейст ду? (Это маленькая девочка. Куда ты идешь?)
– Нах дем шпиталь – в больницу.
Оба офицера остановили кучера, сошли и смотрят мне прямо в глаза. Они были очень расстроены.
– Дас метхен шприхт дойч. (Эта девочка говорит по-немецки.)
– О, йа! О, йа! – отвечает другой.
– Ком, ком, – зовет он меня.
Мне начали задавать разные вопросы, посадили меня в сани, укрыли меховыми шубами. Их страшно интересовало, почему я говорю на немецком.
– Как это так хорошо ты говоришь по-немецки?
– Их бин айн фолькс дойче. (Я родилась немкой.)
Это была одна из моих уловок, которым я научилась, когда пряталась в деревнях. На Украине было много немцев, которые остались со времен первой мировой воины. Они создали там прекрасные деревни. В советский период их деревни не становились колхозами. Эти люди были очень верующими и находчивыми. Когда началась война между Германией и СССР, Сталин решил выслать в Сибирь, чтобы они не стали «пятой колонной». Их посадили на поезда и силой перевезли в Сибирь, где, как я узнала позже, часть из них исчезла. Их дети бродили по снегу, по бездорожью, в точности так же, как еврейские дети, покинутые родителями, и дети цыган, которые потеряли своих родителей. Так много разных детей-сирот!
Если вернуться к моей истории – мне было ясно, что моя няня немка сумела засунуть мне в голову несколько выражений, которые мне так помогли. Потом были слезы. Немцы начали рассказывать друг другу о своих, и они не знают, живы ли они, потому что почта не ходит. Меня это все не интересовало, я хотела спать. Меня накрыли мехом и говорили обо мне, как о ком-то, кого не существует.
– Куда отвезем эту девочку? – спрашивали они себя и кучера.
– В больницу? Куда?!
– Девочка вот-вот умрет. Отвезите ее в больницу.
Этот диалог бегло продолжался с обеих сторон. Я спала. Сани остановились. С меня сняли мех, и я начала дрожать от холода. Я увидела красивые деревянные ворота и большой колокол рядом.
